Кентавр в саду - Скляр Моасир. Страница 17

Дона Котинья, маленькая, худенькая молчаливая женщина, вечно одетая в черное, никогда не выходила из дому. Она была искусной ткачихой. На старинном станке, унаследованном еще от бабушки – тоже жены помещика, – она ткала из овечьей шерсти красивые коврики со старинными геральдическими символами, с изображениями водившихся в этих краях животных (страус эму – непременно), или мифологических существ – единорогов, грифов, – или легендарных персонажей, таких как Саламанка ду Жарау. Эти коврики развешивались на крюках по влажным каменным стенам, и вид их хоть немного веселил дону Ко-тинью, женщину грустную и одинокую. Единственный сын не ладил с отцом и потому уехал жить в Порту-Алегри, где уже много лет учился на юриста – и все никак не мог получить диплом. Приходили анонимные письма, в которых о жизни этого юноши рассказывались ужасные истории: говорилось, что он алкоголик, сумасшедший, что, разумеется, не способствовало поднятию духа бедной сеньоры.

Зека Фагундес, человек вспыльчивый и раздражительный, презирал – глупые, трусливые животные! – овец, хотя благодаря им и разбогател. И батраков он презирал не меньше. Думаете, я не знаю, что вы с овцами трахаетесь, говорил он то ли ласково, то ли насмешливо, то ли с раздражением, то ли с сочувствием. Что вы, сеньор Зека, отвечали они, опуская глаза, с овцами, сеньор Зека, да где же это видано.

Кого Зека Фагундес любил – так это своих лошадей. Их у него было сравнительно немного – тогда как табуны соседей доходили до сотни, – но зато все отборные: чистокровные, резвые. Зека Фагундес ухаживал за ними с любовью, а батраков и близко не подпускал к конюшням. Он сам кормил и чистил каждую лошадь.

Султан, серый в яблоках, был его любимцем. На нем Зека Фагундес скакал по полям в расстегнутой рубахе, подставляя грудь и седую шевелюру ветру. Завидев отару овец, он мчался прямо на них. Ох, мчался! Ему нравилось смотреть, как бедные животные с блеянием кидаются врассыпную.

Лошади. Лошади и женщины. Нет, не дона Котинья, преданная, но некрасивая и вечно унылая, – нет, другие. Он привозил их из Бажи, из Алегрети: бесстыжих торговок, разведенок, даже шлюх. Он определял их на какую-нибудь должность в поместье: одних делал кухарками, других – горничными, третьим поручал вести корреспонденцию или учет. Жили они все в огромном сводчатом зале в подземелье замка. В любое время дня и ночи он мог войти, указать на любую – эй, ты, идем! – и увести ее в башню, стоявшую в стороне от дома, в секретную комнату, ключ от которой был только у него.

Женщины не сидели взаперти. Они могли уйти, если пожелают. Но не осмеливались, потому что знали: Зека Фагундес их из-под земли достанет, и наказание будет ужасным – темница ведь совсем рядом, да и пыточная камера (ходили слухи о хлыстах, каленом железе, не говоря уж о скелете в клетке) тоже. Так что они предпочитали оставаться. Не в последнюю очередь и потому, что здесь у них было вдоволь еды, красивые платья и дорогие духи: на этом Зека Фагундес не экономил. Мои кобылки мне нужны красивыми и вкусно пахнущими, говорил он. Удовлетворял он их всех. Несмотря на возраст.

(Однажды в поместье появилась гостья из далеких мест. Молодая, роскошная блондинка – что здесь редкость – с акцентом жительницы Сан-Паулу. Она говорила, что обожает лошадей и приехала специально, чтобы осмотреть конюшню Зеки Фагундеса. Помещик встретил ее недоверчиво: не по душе ему

пришлась эта сильно накрашенная дама в декольте, увешанная драгоценностями. В разговоре она упомянула, что разъехалась с мужем и что вообще разочарована в мужчинах Сан-Паулу – не мужчины, а тряпки.

Зека Фагундес несколько мгновений молча смотрел на нее, потом пригласил в башню. Она пошла; в постели никаких чудес помещик от нее не дождался, однако оставил в поместье: как-никак что-то новенькое. Она согласилась погостить, по ее словам, некоторое время. Зека Фагундес сухо заметил, что сроки здесь устанавливает он.

Вскоре оказалось, что блондинка – не то же, что все остальные. Она отказывалась сидеть целыми днями в сводчатом зале, а ходила по всему дому, во все вмешивалась, задавала нескромные вопросы, записывала что-то в тетрадку. И пыталась убедить женщин, чтобы они восстали против тирании Зеки Фагундеса: вы рабыни, восклицала она, этот человек вас поработил! Однажды, неожиданно подойдя к ней, помещик застал ее за писанием заметок. Он вырвал у нее из рук тетрадку, а когда она попыталась протестовать – отдай сейчас же, грязный старикашка! – одним ударом сбил ее с ног. То, что он прочел, привело его в еще большее неистовство: да это же для газеты! Статейка! Она журналистка, эта дешевка!

Тут же последовала кара: он раздел ее, привязал к столбу в пыточной камере и высек хлыстом на глазах у остальных женщин. Потом посадил на лошадь и отправил в город.

– Смотри, больше на глаза мне не попадайся! – кричал он вслед. – Лошадь можешь оставить себе, дешевка!)

В замке Зеки Фагундеса и родилась девочка-кентавр.

От одной некрасивой, неотесанной и молчаливой индианки-кабокло по имени Шика – женщины, чье присутствие в гареме было загадкой: никто не понимал, что помещик нашел в ней.

О своей беременности индианка никому не сказала. То ли потому, что она так одевалась, то ли потому, что на нее особо не обращали внимания, до самого дня родов никто не заметил огромного живота.

И вот среди ночи она идет в уборную. Там, на корточках, в традиционной позе, в которой рожали туземки, стонет и тужится. Одна из женщин, услышав стоны, находит ее, – беготня, крики. Наконец начинаются роды, женщины помогают, как могут – и тут показывается копыто, под вопли ужаса появляется другое, третье, четвертое, девочка-кентавр появляется на свет; кто-то визжит, кто-то падает в обморок, одна только индианка, похоже, не понимает, что произошло.

Немного успокоившись, женщины рассматривают младенца, который хнычет и ворочается на простыне. Как могло быть зачато такое странное существо, спрашивают они себя, и одна из них вспоминает, что Шика всегда питала страсть к лошадям Зеки Фагундеса. Чем же ты с ними занималась? – спрашивают ее. Она лежит с закрытыми глазами, без сил, и не отвечает. Она не произнесет ни слова, пока не начнется родильная горячка – вот тогда-то она будет бредить целыми днями. Так совпало, что именно в эти дни Зека Фагундес и его жена – в отъезде, на водах. Женщины не знают, что делать; врача они вызвать не решаются: хозяин не любит, если в доме посторонние. Они лечат индианку отварами, которые приходится насильно заливать ей в рот. В конце концов она умирает, и они становятся перед фактом: заботиться о девочке-кентавре придется им. Никому из них не приходит в голову, как повитухе из Куатру-Ирманс, прикончить ребенка. Надо вынянчить девочку. Как и мои родители, они решают сохранить ее существование в тайне. Но помощь им все же нужна, так что они решают рассказать обо всем доне Котинье, которая всегда относилась к ним враждебно, но теперь – они верят в это – смягчится, взглянув на несчастное беззащитное создание. Они не ошиблись. Вначале дона Котинья слышать ничего не желает и говорить на эту тему отказывается: сами развратничаете, сами рожаете монстров, а потом прибегаете помощи просить. Я тут ни при чем, это вы – сифилитички, вам и расхлебывать. Но когда ей показывают младенца, она меняет гнев на милость: сначала, конечно, пугается, но в конце концов – ведь она и сама мать, – расчувствовавшись, ударяется в слезы. С этого дня горячая дружба и некая молчаливая солидарность возникает между законной супругой и любовницами.

По совету доны Котиньи женщины прячут девочку-кентавра (они назовут ее Мартой; Марта, Мартита, Тита) в старом, давно пустующем дровяном складе, смежном с их спальней. Они кормят ее из бутылочки – и, как когда-то моя повитуха, изобретают трюк с добавлением в молоко листьев салата, – девочка-кентавр растет не по дням, а по часам. Взаперти, но окруженная любовью женщин. Умненькая, она рано начинает говорить – и задавать вопросы. Мамы (они все для нее мамы), почему я такая? Почему у меня копыта, хвост? Почему я не похожа на вас? Об отце она не спрашивает: о мужчинах ей ничего не известно, она едва ли знает об их существовании.