Зло - Хруцкий Эдуард Анатольевич. Страница 45

Правда, шефы использовали Наташу только в самых сложных и ответственных случаях. У нее был солидный список побед: крупные иностранные дипломаты, совковые чиновники высокого ранга, короли подпольного бизнеса.

За трикотажное дело Шаи Шакермана она была спецуказом награждена орденом «Знак Почета», до поры лежавшим в сейфе ее куратора майора Рудина.

О Ельцове она знала достаточно много и отчасти даже сочувствовала этому умному и смелому парню. Но за двенадцать лет своей агентурной деятельности она научилась четко отделять чувства от работы. Годы эти научили ее совершенно иначе глядеть на происходящее, по-другому оценивать поступки людей. Сделали ее холодной и расчетливой. Она даже не замечала, что ее личная жизнь не складывается. Все внерабочие связи были скучны и пресны. В них не хватало охотничьего азарта и спортивного задора. Конечно, у нее были друзья, и компании веселые были, но, сидя на очередной вечеринке, слушая радостный московский треп, она старалась найти в этих разговорах нужное для своей работы.

Наташа не была мелким осведомителем, передающим оперу кухонные беседы. Она являлась профессиональным агентом, вводимым в сложные разработки. Наташа не передавала в КГБ содержание бесед своих знакомых. Не ее это дело. Она выуживала факты, необходимые ей для ее секретной работы.

К ней относились хорошо, она была умна, красива, образованна, а главное, добра. Эту непозволительную на службе роскошь она использовала в общении с подругами. Но если бы ее спросили, хочет ли она изменить свою жизнь, она бы ответила: никогда. Ей нравилось управлять людьми. Искать их тайные пороки, находить одной ей известные кнопки, нажимая на которые она манипулировала объектами, находящимися в ее разработке.

Наташа увидела записку Ельцова, порвала ее, а обрывки бросила в унитаз. Телефон был ей известен. Встречаться с Ельцовым сегодня она не собиралась. Решила поехать к родителям на дачу, за две недели соскучилась по ним. Отец будет очень рад ее приезду, тем более что Наташа раздобыла для него упаковку голландского трубочного табака. Кроме того, ей удалось вполне прилично отовариться в соседнем гастрономе, который весь окрестный народ называл просто «Кишка». Его директор, маленький человек с огромной красивой головой, был ее трепетным поклонником, и она иногда, ненадолго, залезала к нему в постель ради образцового снабжения.

Наташа пила кофе и мысленно прокручивала вчерашний вечер.

Все было сделано правильно. Какие-то уголовники чуть не испортили продуманную и просчитанную до мелочей комбинацию. Она позвонила Рудину, и он приехал с четырьмя бойцами из спецгруппы. Он же вызвал ментов из восемьдесят восьмого отделения. Ребята сработали настолько чисто и грамотно, что эти три долбака даже опомниться не успели.

А Ельцов так и не понял, что случилось. Инструктируя Наташу, Рудин и Баринов предупреждали, что самым опасным ее врагом станет Ельцов-старший — уж больно хорошим оперативником был бывший начальник МУРа, поэтому она должна была тщательно готовиться к каждой встрече с ним.

Но это все потом, а сегодня она поедет на дачу и проведет этот день в покое и праздности. Видеть Юрия ей сегодня не хотелось. Единственная радость, что новый объект оказался превосходным партнером в постели.

Она допила кофе и начала одеваться. Скорее в Переделкино, скорее в тишину и покой.

Золотой тоже собирался в Переделкино. Прежде чем поехать к Филину, он долго говорил со своим старшим братом, тоже вором в законе, коронованным в далекие послевоенные времена. Старший брат Леха, по кличке «Калач», которую ему дали из-за фамилии Калачев, в прошлом известный на Москве грабитель, слушал младшего внимательно, пил чифирь и курил сигареты «Памир» из наборного плексигласового мундштука.

Он ни разу не перебил младшенького. Когда Золотой закончил, Леха Калач, подумав, спросил солидно:

— А какая тебе выгода это ярмо надевать? Хочешь с беспределом бороться?

— Ты, братан, даешь! Что я, из дурки подорвал, чтобы за чужих мазу держать? Ястреб этот кончил Жорку Ереванского, мы от него добро видели, чуть Махаона не угробил, Федора замочил. Федор ведь твоим кентом был.

— Был, — согласился Леха Калач, — но тебе-то Ястреб этот хренов дорогу не перебегал и в делах общих не крысятничал, зачем ты мазу за Махаона держишь?

— Он мой кент.

— А как Махаон сам крысятничать стал, а? А фраерок этот, Юра, что вчера приходил, чистенький, как бушлат новый, ты и за него мазу держишь?

— О нем Петро маляву прислал, этого тебе мало?

— Слушай меня, брательник, одно дело кенту на зону грев отправить, а другое — толковище устраивать. Ты что, хочешь, чтобы Филин правило собрал? Ну, соберет он его, какое твое слово на нем будет? Ты слышал, что грузинские воры, твари беспредельные, Ястреба поддерживают? Значит, слово твое должно быть таким, чтобы его разговор перевесить.

— Брательник, не гони пургу, ты что, меня совсем за фраера держишь? Какое правило? Зачем оно мне сдалось? Я хочу узнать, где его хата и что на ней есть. Шепнуть об этом Махаону, а тот пусть с него получает за всю масть. Петро просил помочь. Я помогу, но руки ни об кого марать не собираюсь. А Филину прямо скажу: есть люди, которые с Ястреба за Федора получить хотят, здесь западла нет. Федор — человек авторитетный, а Ястреб масть сменил, стал не то фраером, не то ментом. Значит, перед законом нашим — он никто.

— Красиво поешь, прямо Шапиро стал. А как Филин «нет» скажет, что делать будешь?

— Когда скажет, тогда и толковище будет. А пока я к нему за советом еду.

Всю дорогу, пока такси везло его в Переделкино, Золотой прокручивал мысленно разговор с братом. Конечно, Леха вор правильный, умный и авторитетный. В жизни такого повидал, чего другому в страшном сне не приснится, но был у него один недостаток: не ценил он дружбы, всегда как одинокий волк, даже на дело ходил один, что при его воровской профессии было крайне сложно. И сейчас, отойдя от дел, братан промышлял подпольной торговлей водкой. Днем он в Елисеевском покупал три ящика самой дешевой ханки, а вечером его двое подручных начинали торговлю. С девятнадцати часов до часа «волка», так называлось время, когда в магазинах начинали торговать спиртным. Наименование это возникло оттого, что на часах Центрального театра кукол на Садовой на цифре одиннадцать сидел веселый волчара.

Все алкаши, от Петровки до Никитских, сбегались на Вахрушенку. Торговля шла бойко. Менты не влезали, получали свои три бутылки и закрывали глаза. Лехино дело процветало. При минимальном риске он имел в месяц до трех штук. Но деньги уходили так же легко, как и приходили. Бега губили Калачева-старшего. Любил он рискнуть на ипподроме. Азартный был Леха, даже слишком.

Золотой попросил водилу остановиться у мостика через переделкинский пруд, щедро рассчитался и огляделся. Хорошее нынче было утро. Солнце яркое, но не знойное. На берегу у воды суетились пацаны, знаменитый писательский поселок еще не проснулся. Тишина висела над лесом, тишина и покой.

Золотой перешел мостик и пошел вдоль берега, он точно знал, где искать Филина. Тот сидел на берегу крошечной бухточки. Шелковая рубашка с короткими рукавами, песочные летние брюки и нестерпимо сверкающие на солнце лакированные ботинки.

В землю были воткнуты две удочки, рядом сидел здоровенный котяра, внимательно наблюдая за поплавком.

Вот поплавок ушел вглубь. Филин дернул удочку и вытащил маленькую серебряную рыбку, снял с крючка и бросил ее, еще трепыхающуюся, коту.

— Доброе утро, рыбак, — засмеялся Золотой.

Филин оглянулся, прищурил глаза, улыбнулся добро:

— Здорово, Витюша, здорово. Навестить старика решил? Дело хорошее. А то я забыл, как ты выглядишь, паренек. Ну что ж, пошли в дом, рыбалка закончена. Ты просто так или у тебя ко мне слово есть?

— У меня слово есть и доля для общака.

— Хорошо это, Витюша. Ты по правилам живешь, по закону. Пошли, паренек, в дом. Закусим, ты там слово свое скажешь.