Кенилворт - Скотт Вальтер. Страница 24

С такими мыслями он вышел из комнаты.

Тем временем граф вернулся в спальню, чтобы наскоро проститься с прелестной графиней. Он боялся даже остаться с нею наедине, чтобы не выслушивать ее настойчивых просьб, от которых ему было так трудно уклоняться, но которые он, после недавнего разговора со своим шталмейстером, решил ни в коем случае не удовлетворять.

Он нашел ее в белом шелковом халате, опушенном мехом. Ее босые ножки были наскоро всунуты в туфли, распущенные волосы выбивались из-под ночного чепчика. Она блистала лишь собственной красотой, которая казалась еще более могущественной, а отнюдь не поблекшей, от печали, владевшей ею в мгновения наступающей разлуки.

— Ну, да хранит тебя господь, моя самая любимая и самая прелестная! — прошептал граф, едва высвобождаясь из ее объятий, чтобы опять и опять сжать ее в своих, и снова распрощаться с нею, и снова вернуться и расцеловать ее, и еще раз сказать ей: «Прощай!» — Солнце вот-вот взойдет над голубым горизонтом, мне нельзя больше медлить. С восходом я уже должен быть на десять миль отсюда.

Вот какими словами он наконец нашел в себе силы прервать их свидание перед разлукой.

— Значит, ты не хочешь исполнить моей просьбы? — спросила графиня. — Ах, недостойный рыцарь! Ужели когда-нибудь дама, босая, в ночных туфлях, прося милости у славного рыцаря, получала отказ?

— Все, чего бы ты ни попросила, Эми, все я исполню, — ответил граф. — За исключением, — добавил он, — того, что может погубить нас обоих.

— Ну хорошо, — сказала графиня. — Не буду я больше настаивать, чтобы меня признали в той роли, которая заставила бы всю Англию завидовать мне, то есть в роли супруги моего славного и благородного мужа, первого любимца среди английских вельмож. Позволь мне лишь поделиться тайной с моим дорогим отцом! Позволь мне положить конец его горестям из-за таких недостойных слухов обо мне. Говорят, что он болен, мой славный, старый, добрый отец!

— Говорят? — нетерпеливо прервал ее граф. — Кто это говорит? Разве Варни не сообщил сэру Хью все, что мы смеем сейчас поведать ему, о вашем счастье и благополучии? И разве он не рассказал вам, что славный старый рыцарь в добром здравии и расположении духа предается сейчас своим излюбленным обычным занятиям? Кто посмел внушить вам иные мысли?

— О нет, никто, милорд, никто! — возразила графиня, несколько встревоженная тоном, каким был задан этот вопрос. — Но все-таки, милорд, мне хотелось бы собственными глазами удостовериться, что мой отец здоров.

— Успокойся, Эми! Сейчас тебе пока нельзя еще видеться с отцом или с кем-то из его дома. Не говоря уже о том, что было бы крайне неразумно разглашать тайну большему числу людей, нежели того требует необходимость, сейчас достаточным основанием для сохранения тайны является этот корнуэллец, этот Треванион, или Тресилиан, или как там его зовут, который наведывается в дом старого джентльмена и должен поэтому знать все, что там известно.

— Милорд, — возразила графиня, — я этого не думаю. Мой отец известен как человек достойный и уважаемый. Что же касается Тресилиана, то, если мы можем простить себе все то зло, что мы ему причинили, я готова прозакладывать графскую корону, которую мне предстоит в один прекрасный день разделить с вами, что он не способен платить злом за зло.

— И все-таки, Эми, я ему не доверяю, — упрямствовал ее супруг. — Клянусь честью, не доверяю я ему — и все! По мне, пусть о нашей тайне лучше дьявол пронюхает, чем этот Тресилиан!

— А почему же это, милорд? — спросила графиня, даже вздрогнув слегка от решительного тона, которым все это было произнесено. — Позвольте узнать, почему вы так худо думаете о Тресилиане?

— Сударыня, — объявил граф, — одна моя воля уже должна была быть для вас достаточной причиной. Но если вам нужно нечто большее, то посудите сами, как этот Тресилиан настроен и с кем он в союзе. Высокого мнения о нем держится этот Рэдклиф, этот Сассекс, в борьбе с которым я едва-едва удерживаю свои позиции в глазах нашей подозрительной властительницы. А если он добьется передо мной такого преимущества, Эми, получив сведения о нашем браке, прежде чем Елизавета будет к этому должным образом подготовлена, я навсегда лишусь ее милостей, я, может быть, даже потеряю сразу все — и почет и богатство, потому что ведь в ней есть черты характера ее отца, Генриха, и стану жертвой, и, быть может, даже кровавой жертвой, ее оскорбленного и ревнивого чувства.

— Но почему же, милорд, — продолжала настаивать графиня, — вы так худо толкуете о человеке, о котором знаете так мало? Все, что вам известно о Тресилиане, вы знаете от меня. А именно я и уверяю вас в том, что он ни в коем случае не разгласит вашей тайны. Если я поступила с ним дурно ради вас, милорд, то тем более я теперь забочусь о том, чтобы вы отдали ему должное. Вы рассердились, как только я заговорила о нем. Что же вы сказали бы, если б узнали, что я с ним виделась?

— Если это так, — вымолвил граф, — вам бы лучше держать это свидание в тайне, как нечто, высказанное на исповеди. Я не стремлюсь никого погубить, но тот, кто сунет свой нос в мои личные дела, пусть бережется. Медведь note 8 не допустит, чтобы кто-нибудь преградил ему его грозное шествие!

— И вправду грозное! — прошептала графиня, страшно побледнев.

— Ты больна, моя крошка, — сказал граф, стараясь поддержать ее в своих объятиях. — Лучше тебе снова прилечь, нельзя вставать так рано. Есть у тебя еще какие-нибудь просьбы, не затрагивающие моей чести, моего благополучия и моей жизни?

— Нет, никаких, мой повелитель и возлюбленный, — пролепетала графиня. — О чем-то еще я хотела вам сказать, но вы разгневались, и я все забыла

— Отложи это до нашей следующей встречи, милочка, — сказал граф с нежностью, снова обнимая ее. — Воздержись только от просьб, которые я не могу и не смею исполнить. А если все остальное, что ты пожелаешь, не будет выполнено с буквальной точностью, то это уж будет такое желание, которого не в силах удовлетворить даже сама Англия со всеми своими заморскими владениями.

С этими словами он наконец распростился с женой. У лестницы он получил от Варни широкий плащ с ливреей и шляпу с полями и закутался так, что его нельзя было узнать. Во дворе его и Варни ждали оседланные лошади. А накануне вечером уже отправились в путь двое-трое слуг, посвященных в тайну лишь настолько, чтобы знать или догадываться об интриге графа с красивой дамой в этом замке, хотя ее имя и звание были им неизвестны.

Энтони Фостер сам держал поводья графского жеребца, крепкого и выносливого, а его старик слуга держал за уздечку более нарядного и породистого коня, на котором в качестве господина должен был воссесть Ричард Варни.

Однако, когда граф подошел к ним, Варни выступил вперед, чтобы взять под уздцы лошадь хозяина, не давая Фостеру оказать графу эту услугу, которую он, видимо, считал своей привилегией. Фостер бросил на него злобный взгляд за подобное вмешательство, лишавшее его возможности услужить графу, но уступил Варни место. Ничего не заметив, граф вскочил на лошадь и, забыв, что в роли слуги он должен был следовать за мнимым господином, выехал, погруженный в свои мысли, из четырехугольного двора, махнув несколько раз рукой в ответ на прощальные приветствия платком, которые графиня посылала ему из окна своей комнаты.

Когда его стройная фигура исчезла под темными сводами ворот, Варни пробормотал: «Вот вам превосходная политика — слуга впереди господина!» А когда граф совсем скрылся, он улучил момент перемолвиться словечком с Фостером.

— Ты бросаешь на меня такие угрюмые взгляды, Энтони, — сказал он, — как будто я лишил тебя прощального кивка милорда. Но зато я побудил его оставить тебе на память кое-что получше за твою верную службу. Взгляни-ка сюда! Кошелек с таким замечательным золотом, какое вряд ли когда-нибудь бренчало между большим и указательным пальцами скряги. Ну-ка, брат, пересчитай их, — добавил он, в то время как Фостер с угрюмым видом взял золото, — да приобщи к ним то, что он вчера вечером так любезно дал на память Дженет!