День денег - Слаповский Алексей Иванович. Страница 37

Многие саратовцы помнят, какие лихие перестрелки возникли в одно время, какие взрывы звучали, какие темные слухи носились по городу. Мафия воюет! – говорили они, не зная, что воюют не на жизнь, а на смерть – два брата.

Вдруг – все стихло.

То есть не все, но после канонады разрозненная стрельба кажется тишиной.

Чильдым недоумевал. Он забирал все больше власти, сфера его влияния становилась все шире, но он не чувствовал препятствий и сопротивления!

Он стал узнавать стороной, не заболел ли брат, не случилось ли чего с ним.

Выяснилось: не заболел, но случилось.

Кильдым влюбился. Бросив молодую блондинку-жену и дом с двумя гаражами и солярием, он ушел в обычнейшую квартиру к женщине с ребенком, да еще старше себя на семь лет.

Конечно, в нищету он не впал, квартиру купил другую, получше, но почти все дела свернул, оставив себе три самых надежных и процветающих предприятия.

Чильдым же продолжал наращивать мощь, построил еще один дом, завел еще одну жену-блондинку, гражданскую (ноги 1 м 07 см!).

Но у него как-то все стало скрипеть и разваливаться. То там дыра, то там прореха. Все больше запутывались дела Чильдыма, а он вместо того, чтобы принимать меры, купил велосипед и целыми днями ездил в странной задумчивости по лесным тропкам Кумысной поляны (лесного массива, подступающего холмом к Саратову с западной стороны).

Через несколько месяцев окончательно завалились его дела.

Подневольная братва – и та стала сперва робко, а потом все громче роптать. Собрался сходняк, на который тайно пригласили психиатра, потому что подозревали, что у Чильдыма крыша поехала. Много претензий высказывали, все более распаляясь.

Чильдым задумчиво слушал и вдруг, прервав речи, встал и уехал в казино. Он велел привезти туда для вдохновения Алису Каптеву, красивейшую из независимых девушек Саратова. Она приехала. Он признался ей в любви и начал играть.

Через двое суток он проиграл все, что имел, и начал играть в долг. Набрал тридцать тысяч долларов, и тут Алисе велели сказать Чильдыму, что она любит его, и увести его.

Она сказала ему, что любит его.

– Иди ты, – сказал Чильдым.

Она заплакала.

Он посмотрел на ее слезы, встал из-за стола, пошатнулся:

– Ладно… Всё.

(Те, кто уберег его от дальнейшей игры, не того боялись, что он вдруг выигрывать начнет, а того, что проиграет больше, чем сумеет отдать. И от отчаянья что-нибудь с собой сделает, пропали тогда денежки!)

Движимость и недвижимость, включая обеих блондинок и даже велосипед, перешли в другие руки за считанные часы.

Чильдыму на бедность дали двухкомнатную квартирку (но в хорошем новом доме и даже с телефоном), девушку-блондинку из второсортных (ноги 75 см) и назначили срок: через месяц отдать тридцать тысяч. Если не отдаст, включится счетчик: процент в день.

Тут-то и объявился Кильдым. Он позвонил брату и попросил о встрече.

– Ладно, – равнодушно сказал брат.

– Где?

– Я в доме живу теперь новом, на углу Мичурина и Рахова, там еще магазин «Три медведя».

– Тогда у магазина? – предложил Кильдым.

– Ладно, – сказал Чильдым.

Они встретились.

Чильдым вышел из дома, а Кильдым подъехал на машине жены, скромном, но изящном «фольксвагене».

– Ну? – спросил Чильдым.

– У тебя день рождения завтра, – сказал Кильдым.

– А, – вспомнил Чильдым.

– Тут вот подарок, – сказал Кильдым, смущаясь. – Кошелечек на заказ, а там денежки. Тридцать три тысячи зелеными и три триста нашими. Тебе же тридцать три года будет. И долг отдашь, и… Ну ясно, в общем…

– Ясно, – сказал Чильдым. – Иуде тоже тридцать три давали.

– Вот дурак! – огорчился Кильдым. – Я без намека.

– Мне плевать, – сказал Чильдым. – Ты всю мою жизнь исковеркал. Я знать тебя не хочу.

– Прости, – сказал Кильдым.

– Не прощу. Ненавижу. Хотел деньгами своими окончательно унизить меня?

– Опять дурак, извини, пожалуйста! Делать мне, что ли, больше нечего? Бери, брат, а то мне пора за сыном ехать, он на дачу просился.

– Сын-то не твой.

– Зато хороший.

– И жена хорошая?

– Да.

– Любишь?

– Да.

– Старая ведь.

– С ума сошел. Разве это возраст?

– Ну, счастья тебе и дальше, – пожелал Чильдым. – А я обойдусь. Квартиру продам, я теперь и в коммуналке проживу. И люди добрые есть, дают взаймы бессрочно. Обойдусь.

– Чудак! Я же не в долг, я тебе просто так даю! Они лишние у меня, они мне просто не нужны!

– Не нужны – выбрось! – сказал Чильдым.

Желваки заиграли на скулах Кильдыма. Он понимал, что брат не подначивает его, а сказал это просто так. Но прежний Кильдым проснулся в нем. И он бросил бумажник в сторону. На землю.

И сел в машину.

И уехал.

Чильдым, не глянув, куда упали деньги, вернулся домой.

Кильдым мчался по улицам, но уже через несколько кварталов остыл, притормозил.

Нет, подумал он. Это глупость. Я эти деньги ему другим способом всучу.

И помчался назад.

Все это заняло не более десяти минут.

Бумажника с деньгами не было.

Кильдым, конечно, и мысли допустить не мог, что брат взял их, поэтому он простился с ними как навсегда пропавшими. Он свозил сына на дачу, вернулся, пообедал – и подумал, что все-таки не стоит так разбрасываться. Он вспомнил, что эти деньги, в отличие от многих прежних, заработаны относительно честно, и ему стало по-человечески жалко их. Вызвав своих людей, он дал задачу: найти. С шальных денег люди шалеют, искать по шальным местам: шалманам, ресторанам, притонам, милицейским отделениям.

Подручные старались, вечером один из них привез благую весть: в одном из дворов на улице Мичурина пир идет и весь стол долларами завален.

Так Кильдым и оказался во дворе дома Змея, въехав туда на серебристом «мерседесе».

Глава сорок четвертая

и, как ни странно, последняя,

хотя автор был уверен, что глав будет семьдесят семь, а события будут разворачиваться еще довольно долго; он уверен был, что герои, выпив отвальную, уедут на вокзал; правда, там выяснится, что Парфенов, несмотря на свою практичность, напутал: астраханский поезд идет по четным числам, а наступило уже девятое, то есть нечетное, но тяга в дорогу столь велика, что они, увидев приоткрытую дверь медленно движущегося товарного поезда, на ходу запрыгнут туда, поезд же этот, поманеврировав, двинется не на Москву, а в противоположном направлении – на Андижан, это друзья выяснят только наутро у железнодорожника на полустанке, где они застрянут надолго; они сойдут, чтобы переменить направление, но на полустанке останавливается один поезд в трое суток, а выпить, естественно, хочется, а запасы кончились, а при полустанке ничего нет, но есть рядом село, куда снаряжают оказавшегося более бодрым Писателя, тот идет, находит водку, решает отправить телеграмму домой, на почте видит девушку совершенно невероятной красоты и проводит с нею в разговорах до конца ее рабочего дня, а потом до вечера тринадцать часов подряд, в результате девушка невероятной красоты невероятным образом влюбляется в него, Писатель идет к ее родителям свататься, они сперва ошарашены, а потом согласны, но спит Писатель один на сеновале (девушка приходила, но он удержался, сумел, брезгуя сам собою, пьяным), а наутро появляются Змей и Парфен, злые донельзя, хоть и подлечившиеся спиртом-ректификатом, который добыл для них, сгоняв куда-то на дрезине, сердобольный хозяин полустанка; они уводят Писателя, грозя разоблачением, девушка плачет, друзья же у здания сельского правления видят машину «УАЗ», которая кажется Парфену джипом, а сам он себе – рейнджером; с кличем «йо-хо-хо!» он садится за руль, видит торчащие в замке зажигания простодушным деревенским обычаем ключи, заводит машину, Змей и Писатель впрыгивают, и они мчатся по бескрайней степи, испытывая необыкновенный восторг и сожалея лишь о том, что нет за ними погони; но тут появляется и погоня в лице настоящего джипа – «лендровера», в котором оказываются лихие люди с большой дороги, заметившие мчащийся по пустой степи странный «уазик» и решившие проверить, кто это пытается стороной объехать их; Парфен мчится, «йо-хо-хо!» – и вдруг стрельба, прицельная стрельба по колесам, «уазик» чуть не переворачивается, останавливается, лихие люди с автоматами приказывают друзьям выйти, что Парфен и Змей исполняют, а Писатель не может: он слишком много выпил, его укачало, он бесчувственно спит; обнаружив портфель с кучей долларов, лихие люди (двое) с криками «йо-хо-хо!» обыскивают машину, выбросив в пыль Писателя; ничего не найдя, вместо того чтобы удовлетвориться уже имеющимися долларами, они начинают пытать Змея и Парфена, издеваться над ними, дознаваясь, где у них еще доллары; Писатель, очнувшись, из-под колес видит это, ему страшно, он прикидывается, что продолжает спать, но тут же становится стыдно; улучив момент, он достает монтировку, крадется – и ударяет сзади по голове одного из бандитов, второго же, растерявшегося от неожиданности, сбивает с ног Парфен, они связывают его, первый же оказывается убитым! – и это повергает в шок и Писателя, и Змея, и Парфена, но, в результате долгих философских и юридических прений на тему необходимой обороны, а главное, в результате освежения себя водкой, они приходят к осознанию того, что происшедшее произошло – и баста, к тому же Парфен убеждает Писателя, что теперь, совершив настоящее преступление, он стал окончательным гением, и они едут дальше на бандитском «лендровере», чураясь больших дорог, появляясь лишь в тех местах, где можно заправиться (в том числе и спиртным, потому что более всего они боятся протрезветь), из степной зоны они попадают в лесостепную, а потом и вовсе в лес, в болото, едут наугад, увязая, едут ночью, а наутро оказываются на сухом месте, засыпают – и просыпаются, окруженные странными людьми в посконных одеждах; эти люди не говорят по-русски, а на языке, который Парфен и Писатель не могут отнести ни к одной из известных им групп, они живут в бревенчатых домах, они уверены, что с их острова нет дороги, потому что никому еще не удавалось преодолеть окружающую топь, почему-то теплую и не замерзающую даже зимой, или загатить ее (да они уже и не стремятся к этому), самые старые из них смутно помнят о прежней жизни и о событиях, которые привели их сюда, но это воспринимается их сородичами как полусказочные предания, они живут натуральным хозяйством: охотой на птиц, ловлей лягушек и собирательством; друзья, чумея от ситуации, спасают себя водкой, угощают ею и племя, и тут, за вечерним костром, у стариков просыпается память, развязываются языки, они повествуют о том, как их предки однажды, в голодные годы, сварили травяной суп из белены, чтобы всем погибнуть, но не погибли, а оказались каким-то образом вот здесь, где и остались; друзья при этом их рассказ прекрасно понимают, они выражают желание остаться здесь, но старейшины почему-то отказывают и добром просят удалиться, считая, что на огромной этой машине это возможно; и на самом деле, опять ночью и опять пьяные, увязая, но вылезая, утопая, но не утонув, они нечувствительно преодолевают непреодолимую трясину, выезжают из леса к населенным местам, и тут на след их нападают опять бандиты, друзья тех, с которыми они расправились, опять начинается погоня, но на этот раз Парфену удается оторваться; правда, тут же после этого машина соскальзывает с грязной обочины в кювет; в ушибах и царапинах, оборванные и грязные, голодные и похмельные друзья бредут пешком, вот тут-то и настигают их бандиты, отнимают деньги, привязывают к трем придорожным осинкам и готовятся расстрелять (на виду у проезжающих, чтоб другим неповадно было), завязывают им милосердно глаза, и Писатель, Парфен и Змей, готовясь к смерти, успевают каждый за минуту мысленно вообразить себе свою жизнь, какой она была, потом такой, какой она могла быть, если б с самого начала складывалась иначе, потом говорят мысленно прощальные слова своим родным и близким – и вот выстрелы, но тут же взвывы милицейских сирен, друзья понимают, что пули предназначены не им, их освобождают, выясняют личности, сажают в «воронок» (деньги при этом, естественно, исчезают), привозят в родимый Саратов и… –