Гибель гитариста - Слаповский Алексей Иванович. Страница 11
Вечно она, бедная, попадала впросак. То подлетит к подруге, затормошит ее – не от какой-то особенной причины, а просто потому, что солнышко весеннее в школьные окошки смотрит, птицы певчие скоро прилетят, а подруга – в фазе несчастной трагической любви, посмотрит на нее горько и высокомерно, – Светлана виновата.
То, желая утешить старого математика, умнейшего человека, выпустившего даже книжку по математике с задачами и примерами, но скучавшего в классе, где никто не хотел понять прелести неожиданных математических находок, преодоления математических трудностей, желая утешить его, вызовется решить задачу, выскочит к доске, бойко пишет, бойко говорит, лицо математика светлеет, она оборачивается к классу тоже со светлым лицом, а класс лениво усмехается, Светлана никнет, гаснет, – виновата.
Или вот конкурс на лучшее исполнение стихотворений классической советской поэзии. Светлана перед зеркалом тренируется, учит наизусть «Стихи о советском паспорте», старается, чтобы с выражением, по пятам ходит за учительницей литературы и просит послушать, и вот конкурс, Светлана полночи на спит, волнуется, на конкурсе главная ее соперница – Юля Леденевская из параллельного класса, Юля читает Есенина, читает, будучи девочкой темпераментной (что впоследствии и подтвердилось), страстно читает «Пугачева»:
Сумасшедшая!
Бешеная!
Кровавая!
Муть!
Все бурно аплодируют ей, красивой темпераментной девочке, учитель физкультуры с фотоаппаратом половину пленки израсходовал на нее. Светлана выходит следом, ее задача – прочесть еще громче, еще страстнее. И она читает, не смущаясь, что кто-то там хихикает при словах «я достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза». А на последних словах слезы застилают глаза Светланы, она выкрикивает их и убегает со сцены. В результате у нее – первое место, которому почему-то никто из ее одноклассников не радуется, темпераментная Юля Леденевская почему-то хохочет, показывая на нее пальцем, Светлана опять – виновата.
Шли годы, большие и маленькие, Светлана научилась науке таить неизвестно за что дарованную ей постоянную радость – поняв, что причиняет этой радостью боль другим. Она стала тихой.
Вдруг громом среди ясного неба (так Светлана прочла в книжке, в жизни же никогда не приходилось слышать грома с ясного неба, и она решила, что этого вообще не бывает, это только выдумка писателей для красоты – и для обозначения того, чего не бывает, чего не может быть), так вот, именно чего быть не могло, случилось – унылая, жалующаяся на болезни мама вдруг оживилась, разрумянилась, и вот оказалось: уходит от отца к другому мужчине. Отец в присутствии Светланы – поскольку дело общее и таить тут нечего – объяснял супруге, что в ее возрасте не бывает романтических чувств, а есть только последний постклимактерический (этого Светлана не поняла) период, когда женщина неожиданно опять чувствует в себе женщину, и любой мужчина, отнесшийся к ней в этот момент со случайной и, конечно уж, не бескорыстной ласковостью, может показаться первооткрывателем, то есть тут чистейшая физиология, она пройдет, останутся разбитые камни, разбитое корыто, разбитые сердца дочери и отца (о себе он сказал именно так, в третьем лице), возврата же не будет, потому что хотя он сторонник «не судите да не судимы будете», но есть вещи, которые не прощаются даже и по христианским заповедям, как то: предательство, измена.
Никакой измены нет, с необычной для нее веселой небрежностью отвечала мать, просто ухожу, вот и все, дочка, слава Богу, выросла, семнадцать лет ей уже, умница, отличница, никаких хлопот. Ты б и сам себе нашел кого-нибудь, если польстится кто на такое чудо!
Вот тут-то Светлана и упала в обморок.
Она скоро очнулась, но родители, переполошенные, водили ее в больницу, консультировались – и т.д., и т.п.
Ничего серьезного не обнаружили.
Но мать об уходе молчок – как не было ничего.
Виновата Светлана, опять виновата!
Родители остались вместе, но отношения их резко ухудшились – вплоть до денег.
Раньше Светлана просила деньги у них так: родители, одолжите до совершеннолетия! Они, улыбаясь ее юмору, одолжали: отец немного и мать немного. Теперь же неизвестно, к кому обращаться.
И Светлана после школы сразу же пошла работать – в больницу по соседству, в столовую, куда сманила ее соседка, работавшая в столовой уже двадцать восемь лет и вполне своей работой довольная. «По крайней мере, кусок хлеба всегда будет у тебя. С маслом!» – гарантировала соседка. Светлана заботилась, конечно, не о куске хлеба с маслом. Просто ухватилась за первый же подвернувшийся вариант.
Дома ей было тяжело.
Она начинала понимать своих сестер, которые после замужества и уезда глаз не казали в родительском доме, отделываясь раз в год новогодними открытками.
Однако выйти скоропалительно замуж, лишь бы прочь из дома, она не хотела.
Но тут-то и оказался в больнице Ринат Сюимбеков с какой-то пустяковиной. То есть он был здоровый больной, каких любят и врачи, и сестры, и прочий обслуживающий персонал, он был светел и радостен – и когда впервые пришел на раздачу за своей порцией манной каши, Светлана вдруг подумала, что, кажется, наконец видит такого же, как она, человека радости.
И он тоже догадался об их душевной близости, но, будучи запросто молодым, думал только о близости другой, тут же начал спрашивать, когда она заканчивает смену, уходит ли сразу домой или прибирает тут, в одиночестве? Светлана честно ответила. И в тот же день, когда она убирала в столовой, в одиночестве, он пришел, закрыл дверь…
Тому, что Светлана девушка, он очень удивился.
Зачем же ты даешь первому встречному, если девушка, упрекнул он ее.
Сроду никому не давала, только тебе, сказала Светлана от счастья глупые слова.
Он рассмеялся и сказал: ты меня полюбила, значит?
Да, серьезно сказала Светлана.
Тут и он стал серьезен, как воин, принимающий воинскую пожизненную присягу (к тому же, воин, в присягу верующий), и сказал, что теперь он женится на ней, потому что у него принцип – девушек не трогать, он еще никогда ни одной девушки не тронул, была дурочка – просила, а он в узел себя завязал – чтобы ей жизнь не испортить, чтоб ее будущий жених, став мужем, не убил ее морально, потому что лично он, Ринат, хоть и хороший человек, но, попадись ему в жены распечатанная девушка, он бы ее убил морально в силу традиций своей народности и в силу личного характера.
Нет, сказала Светлана, если ты хочешь жениться, только чтобы жизнь мне не испортить, то не надо. Я – только по любви.
Любовь – это само собой, сказал Ринат, и они поженились, и родители Рината выстроили им кооперативную квартиру, и они стали там жить. Но мать Светланы, против ее ожидания, не воспользовалась этим и не ушла к тому, к кому собиралась. Наверное, прав был отец, охарактеризовав ее порыв как физиологический момент, связанный с постклимактерическим периодом (теперь Светлана, пожив и поработав в больнице, знала значение этого слова!). Нервы, правда, у матери совсем пришли в негодность, на свадьбе Светланы она все плакала. Думали – от счастья. Но она плакала и на другой день, и на третий. Когда же ее плач не прекратился на тридцать восьмой день, отец решил, что пора принимать врачебные меры и определил ее в психоневрологический диспансер. Она лечилась старательно, покорно, ее уже стали пускать на прогулки на улицу: дышать воздухом и ни о чем не думать. Но она, вместо того чтобы дышать воздухом и ни о чем не думать, помчалась домой и ни с того ни с сего устроила скандал, бегала по квартире, швыряла вещи и спрашивала отца, куда он запрятал любовницу. Тот убеждал, что предположения ее о любовнице настолько нелепы, что даже нет надобности их опровергать. Утомившись, мать пошла на балкон – вспомнив совет врачей дышать воздухом и ни о чем не думать. А на балконе стояла, прижавшись к стене, дрожмя дрожа, рыхлая тетя, бухгалтерша со службы отца, которая, узнав о его временном одиночестве, пришла не за чем-нибудь, а по душам покалякать да выпить водочки – она любила время от времени выпить водочки с хорошим человеком. И вот она стояла, красная от стыда и от выпитой водочки, а мать стояла перед ней, а отец стоял в балконной двери, мысленно упрекая себя, что не сказал сразу всю правду: растерялся как-то.