Оно - Слаповский Алексей Иванович. Страница 2

И вот — такая беда. И опять Маша не захотела их слушаться.

Они любили свою единственную дочь, очень любили, но не могли смириться. Отец утверждал, что его теперь просто тошнит, когда он приходит домой. А мать не спала ночами и чего-то боялась. «Будто нечистая сила в доме, ей-богу!» — говорила она и крестилась, считая, что верит в Бога. Отец, напротив, считал, что не верит в Бога, но этот вопрос им в совместной жизни не мешал ввиду своей маловажности.

Маше повезло: при детском саду когда-то построили теплицу, но из-за отсутствия специалистов, вечных прорывов отопительных труб, перегорающих ламп и неуемной склонности местных подростков бить камнями все стеклянное (ни одного целого фонаря не было в округе), она пришла в запустение, а здание при ней переоборудовали в две квартирки для воспитателей, одна как раз была свободна, Маша похлопотала, квартирку отдали ей. Удобно: работа рядом, Валько всегда на виду, с едой вопрос решен через детсадовскую столовую, так что на жизнь хватало.

На жизнь и на книги, в которых Маша нашла свой настоящий мир; она покупала и брала в библиотеке много, без разбора — то читала сплошь фантастику, то увлекалась историей, то вспоминала, что плохо знает классику. Это было увлечение чистое и бескорыстное: ни для чего, для удовольствия. Занятая целый день, она помнила, что вечером, когда уложит Валько, у нее будет несколько счастливых часов тишины и чтения.

Валько рос, пришла пора идти в школу. Там медицинская комиссия, регулярные осмотры. Узнают, и обязательно пойдет слух: учителя — страшные сплетники. Следовательно — отдавать в спецшколу. Маше не хотелось. Она понимала (и читала про это), что ребенку нельзя без коллектива. Но боялась, что в нормальной школе Валько будут травить, он слишком рано осознает, что не такой, как все, а в спецшколе станет инвалидом не только физически, но и по уму, по психике: такая среда не может не наложить отпечаток.

Она решила учить Валько дома.

И увлеклась этим, составила расписание, все было по-настоящему: уроки, перемены, физкультура, только не с утра, а вечером, после работы.

Днем же Валько сидел дома, взаперти; квартира была окнами на теплицу, сквозь разбитые стекла которой виднелись груды поломанных деревянных ящиков и расколотые цветочные горшки. Однажды зимой там появились две девочки. Боязливо озираясь, они стали выкапывать из-под снега черепки от горшков — для какой-то своей девчачьей надобности. И тут увидели в окне наблюдающего Валько. Валько улыбнулся и помахал им рукой. Они взвизгнули, бросили черепки, убежали. Но через некоторое время вернулись. Сначала смотрели издали, потом приблизились. Осмелели, подошли совсем близко. Окно нельзя было открыть — рамы заклеены газетной бумагой, а форточка слишком высоко, поэтому они не могли слышать друг друга, просто молча смотрели. Так смотрят на рыб в аквариуме, а я будто рыба, подумал Валько (у них с мамой был небольшой аквариум с тремя рыбками). Девочки что-то спрашивали, Валько не понимал, только кивал и смеялся. Они ушли. Вернулись на другой день, привели подругу. Так приходили несколько раз. Потом присоединились мальчишки. Мальчишкам быстро прискучило стоять и глазеть, они придумали игру: стали кидать в окно снежками, как бы попадая в Валько. Валько смеялся и будто бы увертывался. Они попросили стоять на месте. Валько стоял, а они целились и кидали, кто попадет. Было смешно и им, и Валько: снежок ударяется в стекло точно перед лицом, вмиг залепляя окружающее, попадание есть, а вреда — никакого. Валько перемещался в другое место, где стекло еще не было залеплено, и опять начиналась стрельба на меткость. Они позвали Валько выйти. Он отрицательно покачал головой. Тогда старший из них что-то сказал остальным, тыча пальцем в Валько, они засмеялись. И начали опять кидаться снежками, но уже по-другому — дразнясь, высовывая языки и что-то крича. Валько обиделся, рассердился и сгоряча тоже стал кидать в окно тетрадки, карандаши, ручки.

Через несколько дней явились две тетки, обе толстые, в шубах. Что-то сказали приготовленными заранее неприятными голосами. Маша, оглянувшись, увела их из тесной прихожей в кухню и закрыла дверь. Вскоре Валько услышал ее крик и удивился: она никогда не кричала.

— А что мне ваше гороно и ваша комиссия? Я мать, как хочу, так и воспитываю!.. Я не алкоголичка, я работаю, только еще заикнитесь мне про лишение родительских прав, я вас сама всего лишу!.. Кто вам сказал такую глупость?!.. Я узнавала, я вообще имею право на домашнее обучение!.. Ребенок болеет все время, у него восприимчивость к инфекциям, хотите, чтобы я его потеряла? Хотите? Хотите?.. Ну, и нечего тогда!

Валько опять удивился: вовсе он не болеет все время, наоборот, он все время здоровый, только живот болел на прошлой неделе, но быстро перестал.

Тетки вышли из кухни красные, злые. Убрались и больше не появлялись. Правда, несколько раз днем кто-то приходил, звонил в дверь. Стоял и слушал. А Валько слушал с этой стороны, сидя у двери и держа в руках мамину деревянную кругляшку для теста: защищаться, если взломают дверь.

Валько в отсутствие мамы, бывало, скучал, но умел занимать себя: рисовал, слушал радио, которое утром и днем передавало много сказок и детских передач.

А еще ему очень нравилось радовать маму. Вытрет везде пыль, все расставит по местам, вымоет пол, почистит и сварит картошку, а потом, когда маме уже пора прийти, спрячется под кровать или за штору. Мама входит, ахает, удивляется.

— Кто же это такой волшебник? Кто это все сделал? Ау, волшебник, откликнись!

Она нарочито долго ищет его, потом:

— Ага, вот ты где?!

Валько радостно взвизгивает, а она обнимает его, целует, приговаривая:

— Волшебник ты мой! Умничка ты мой, спасибо!

Или задаст мама урок: выучить вступление к поэме «Руслан и Людмила». «У Лукоморья дуб зеленый» и так далее. Валько вдруг решает выучить всю поэму. Учит старательно, торопится, хочет побыстрее, а вступление пока не отвечает, говорит, что еще не совсем выучил. Мама даже начинает слегка удивляться и сердиться: сколько можно? И вот наступает момент, Валько объявляет, что готов. Читает начало, а потом сразу же, не останавливаясь, дальше. И все дальше и дальше — без запинки. Мама смеется, грозит пальцем: