Южный Крест - Бонч-Осмоловская Марина Андреевна. Страница 41

Илья содрогнулся, лицо его начало темнеть, и в какой-то момент Свете показалось, что он бросится на нее, но он не бросился, а подошел и рухнул на колени. Глаза ее жадно вспыхнули.

- Все-таки по-моему! - закричала она властно.

- Вернись ко мне... - сказал он безвольно.

Она подвинула к нему лицо и зашипела:

- Что же ты на колени передо мною встал?! Ведь ты - любимец женщин, они из-за тебя свою жизнь ломали! Все для тебя приготовлено и устроено, для тебя, красавчика, Земля крутится. А я только телка - как ты с Шустером говоришь - я гожусь, чтобы меня трахать, когда тебе угодно! - голос ее резко пошел вниз, осекся, и она впилась в него страшным взглядом: - А если поднадоест, то мной можно торгануть, махнуться со своим дружком!

- Не было этого! - закричал он истерично. - Я люблю тебя, ты знаешь это!

- Наверное мне померещилось?! Будто не говорил ты этого в первую встречу, не повторял в постели! - она порывисто вскочила, оттолкнув его в ярости, но Илья схватил ее за ноги, и Света по инерции упала поперек кресла. Он бросился на нее всей тяжестью и впился то ли губами, то ли зубами в ее лицо. Она истошно закричала, а Ирка, стоявшая, как в ступоре, заполошилась и резко дернула Илью за рукав. Нитки треснули, но Илья, казалось, не почувствовал ничего. Света заколотила руками, тогда Ирка, помедлив, рванула рукав на себя. Он оглушительно хруснул. В секунду общего смущения Света стремительно выскользнула с кресла, забежала за большой стол и закричала:

- Убирайся отсюда! Ты мне противен, слышишь, ты!

- Девочка моя, что я тебе сделал?!

- Все, что ты сделал, мне противно! И не смей называть меня "девочка"! И никогда я не была твоей! - неистово завопила она.

- Ты что же - притворялась? Ведь ты говорила, что любишь меня?!

- Конечно, притворялась!

- Не верю!!! Я помню твои ласки, твои руки! Я помню, как ты хотела меня!

- Никогда этого не было! - она смешалась, но мгновенно нашлась: - А ваша дележка! Забыл?!

- Какая еще дележка?!

- Ириша, напомни товарищу их сочную беседу!

Ирка задумчиво посмотрела в окно, а Света воскликнула:

- Я подслушала, как вы меня с подлецом Шустером делили! Сколько за меня предлагалось отступного?!

Лицо ее подурнело и, казалось, она сейчас ударится об пол. Илья окаменел.

- А что ты, мерзавец, со своей женой сделал?!

- Откуда ты знаешь? - взвизгнул он, и его передернуло.

- Твой друг ситный доложил! У него не задержалось: предавать дружка или нет - он еще и утопит с наслаждением. Два ученых! Два ученых дружка!

- Не твоего ума дело - о науке судить! - Илья остервенился, чувствуя, что все сыпется на глазах: - Развратная шлюха!

- Я??? - У нее закружилась голова. - Потому, что я с тобой переспала? А разве ты не переспал с сотней других женщин?! Значит, ты - шлюха! Распоследняя шлюха!!!

- Это ты... Не только развратная, но и корыстная шлюха!

- Ты!

- Ты!!!

Ирка у двери опустила глаза.

Вдруг Илья стремительно обернулся к ней и, резко захохотав, воскликнул:

- Домашняя скромница! Ты-то как за Боба выскочила за две недели - чтобы здесь остаться?! Меркантильная блядь! Все вы - продажные, грязные шлюхи!

Глаза Светы зажглись невероятным темным блеском.

- Что?! Это ты говоришь нам... Да ты... знаешь ли ты, как я ненавижу тебя! - она по- кошачьи приближалась к нему, и Ирке, замершей у притолоки, показалось, что она сейчас взовьется стрелой и с тонким воем вонзится ему лапами в волосы.

Опустошенность, преследовавшая Илью с некоторых пор, его мучительная прикованность к этой женщине, безволие, подкашивающее ноги, упорное и горячее чувство, что вот - все пропало, внезапные страхи и предчувствия как мало это походило на то, каким он себя знал. Глубоко, странно эта женщина перевернула его. Но почему, почему именно она? Ведь таких у него было и будет немало. Конечно, именно она сумела стать с ним вровень - не считаясь, не дорожа им ничуть. Именно такую сладко преодолеть. Всякий раз, когда он думал о ней, он терял свою привычную силу, и эта целомудренная беспомощность открывала другого его, другую грань - естество, о котором он сам только догадывался: робкое, не отвердевшее сердце, вдруг сумевшее доверчиво открыть себя, как в стародавние детские времена. Илья обрадовался этому, как внезапному тайному кладу. Он понял, что он богаче и больше, а, главное, много, много лучше. Это новое состояние было тепло, сладко, он упивался, размягченный. Тогда взгляд и душа его очистились, мысли сделались спокойнее, добрее, терпимее к тем вещам, право на существование которых он никогда не признавал до сих пор и которые по большей части и составляют окружающий мир. Сердце его отогрелось от этого понимания и от своей терпимости. И счастливый этими чувствами, он понял, что знает теперь разгадку любви: он любил ее, он любил и себя, и свои мысли о ней, и о себе, а, главное, о своей перемене, о своей новой вере, и в этом было великое приятие мира - то состояние, которое он не ведал раньше как единственное дарующее счастье.

Глядя в это светлое лицо, никто теперь не смог бы сказать, что у него трудная улыбка. Теплом отзывались его глаза навстречу другим глазам, и открытой нежностью смеялись губы. Но некому было порадоваться этой перемене: Светы не было рядом. Ее жизнь, лишь задев его краем, отошла и совершалась вдалеке, более не пересекаясь. Она иногда замечала его перемену, но это чувство не удивляло ее сердце как нечто новое и решительное, ибо ее глаза были развернуты на перемены, происходящие в других людях.

Бегая по своему пустому дому, стараясь справиться с неостановимой болью, Илья постепенно стал утрачивать свое новое, волшебное состояние: ему не хватало благотворной подпитки. Ведь известно, как нечасто, трудно родятся возвышенные чувства, уступая место другим, более каждодневным, более общепонятным, особенно если ничто не вливает в тебя дополнительные силы быть иным, быть больше, чем ты был всегда. Тогда ты остаешься один на один со своей высокой заявкой, уже понимая, что осуществление ее дело только твоих внутренних усилий, невидимых, ненужных ровным счетом никому и неизвестно, свойственных ли тебе. Иногда в такой момент бывает трудно отказаться от вполне законного раздражения.

Для Ильи это было тем более естественно, поскольку в своей неожиданной и трудной перемене он все острее стал замечать невыносимую свою оторванность в этой стране от того, что он знал и любил, от того, что мириадами неуловимых черт пронизывало, наполняло и составляло когда-то жизнь. Его гордость, его независимость надломились: с изумлением и даже страхом он ощутил себя по- настоящему одиноким. Среди австралов, где он не мог найти ни эрудиции по своему вкусу, ни психологического сближения, на работе, где он не уважал коллег за их невежество и отсутствие самозабвенного увлечения наукой, в русской компании, где он привык насмехаться над скудоумием знакомых, которые, живя здесь, быстро и неумолимо "отставали". Может и был один человек, от которого можно было услышать самостоятельные слова - это Вадим, но, черт побери! это был совсем не тот человек, с которым Илья хотел бы искать сближения!

Светка, она - яркая, близкая и - какая бы ни была, но насквозь своя, русская - она, она была последней близостью, последним пристанищем в этой сумасшедшей пустоте. Он понял ее, как шанс, как последнее спасение. И так решив свою жизнь в момент, когда он оказался один на один с отсутствием будущего, в вакууме, который стал слишком велик для него одного, теперь он страстно и нетерпеливо ждал ее прихода.

Сейчас, в одуряющей слабости перед ней, он услышал вещи невозможные, слова, которые люди наверняка говорили о нем, но которые он не желал ни понимать, ни знать, ни даже единожды преклонить к ним ухо, - потому они ударили его ослепительной молнией, оказавшись несправедливейшей и чудовищной новостью. Она, она презирает!

Сердце его сотряслось, и вся новосотворенная вялость отступила. И, освободившись, душа его тотчас вернулась к своим истокам, к своему обычному, понятному состоянию. Медленно и точно лицо его потемнело от страсти: все немедленно должно стать так, как хочет он! Окатив его стремительной волной, она невидимыми, волшебными мазками тяжело изуродовала его красивое лицо. Он молчал, трепеща и сдерживаясь из последних сил. Свысока, но остро, даже болезненно разглядывал лица женщин, не ставя ни во что их мнение, но, как настоящий деспот, прищемленный в чем-то, нетерпеливо старался любой ценой вернуть свое безусловно особенное положение среди людей.