Южный Крест - Бонч-Осмоловская Марина Андреевна. Страница 43

- А что ты, собственно, должна делать?

- Разве ты не понимаешь, я всю жизнь отца ненавидела! Я же мучалась без него! - в тоске вскричала она. - А потом, когда он нам приглашение прислал, как я радовалась, с какой злостью думала: "Ну вот теперь, дорогой папочка, я тебя накажу! За все, что ты у меня украл, за то, что ты меня бросил!"

- Ты его и вправду ненавидишь...

- Потому что люблю.

Они замолчали.

- Теперь все иначе - и он, и наше прошлое... - пробормотала Света, прислушиваясь к себе, - только мама... но я на нее не сержусь... хотя она все разрушила. А ведь она не представляет, как все распалось во мне...

Ирка машинально натянула одеяло повыше и с состраданием, моргая, разглядывала подругу.

- Светик, может ты чего хочешь, может поешь или выпьешь, а?

- Это идея. Ты спи, уже поздно. А я выпью чаю, мне все едино - не заснуть. Тихо-то как... - она прислушалась к глубокой тишине дома, чмокнула Ирку и притворила за собой дверь. На кухне включила электрический чайник, достала из холодильника кусок сыра. Сделала бутерброд и, забыв чай на кухне, села в плетеное кресло на веранде.

Ночь, как всегда, была красива, ночь, как всегда, была неизменна, роскошна и притягательна.

Она отметила это привычно, улыбнулась чему-то и принесла из кухни яблоко. Положила его на перила и затихла в кресле. Через несколько минут послышалось шуршание, по соседнему дереву соскользнул толстенький опоссум. Усевшись на огромный пушистый хвост, он взял яблоко в лапки и принялся его с хрустом есть.

- Раскормила тебя Ирка! Теперь ты силач, легче с котами воевать, подумала она и тут же забыла о зверьке.

Тоска охватила ее, и с замиранием сердца Света обвела глазами темный двор и плотно подступившие громады кустов. Какие-то смутные блики пробегали внутри, не определяя себя, нарастала боль. Мурашки пробежали по коже, и она, быстро встав, в большом волнении прошла несколько шагов. Остановилась около железной бочки с водой, не отрывая пустого взгляда от черной поверхности. С усилием оторвала глаза, тоскуя, покрутила головой и, не чувствуя ног, вернулась к веранде. Села на нижнюю ступеньку, привалившись к стене дома. Боль нарастала, поднимая древние, как будто насмерть забытые впечатления, такие глубокие, что, казалось, они поднимаются из ада. Она только успела подумать, что они, кажется, действительно оттуда, и в эту секунду мысли оставили ее.

Жизнь совершалась внутри. Без слов, без возможности схватить концы и начала мыслей. И даже без видимых образов, летящих чередой и внезапно ставших единственным словом. Она чувствовала пустоту. Но бессмысленно уставившись в одну точку, она не в силах была разрушить эту минуту, чувствуя, что эта пустота целостна, едина и заполнена каким-то важным смыслом. Сама эта пустота была глубиной и смыслом. Света замерла в прострации, чувствуя огромное напряжение, не участвовала в том, что происходило внутри, не могла бы ни ускорить, ни оформить, ни понять. Доведя нить до конца, эта бесформенная толща рано или поздно сама оформилась бы в неожиданное, яркое понимание - без специально затраченных усилий.

Она глядела остекленевшими глазами в темные кусты, не чувствуя тонкого и пахучего ветра, шелестящего и полного событий густого потока ночной жизни. Не видя горящей, медленно, но неотвратимо идущей жизни ночного неба. Тучи затянули звезды. Тонкая рябь, волнение прошло по листам.

Внезапно Света очнулась, не глядя вокруг и не размышляя, прошла в гостиную, вырвала из записной книжки несколько листков и начала быстро писать:

"Мой дорогой папа!

Прости меня за мои мысли о тебе. Ты был человек, которого я больше всего ненавидела в жизни. Много лет, с того самого года. Наверное, так случается с некоторыми детьми, если родитель бросает их. Я даже не подозревала, как сильны эти чувства. Ведь ребенок не осознает их и самого себя. Но ранние впечатления откладываются, как образы: иногда через слух, зрительно, а иногда и ни так, и ни этак. Но они откладываются все равно. Только вырастая, человек внезапно ощущает, какой страшный нарыв, какой монстр созрел в его сердце. Но это только полдела.

Это чудище заставляет подростка делать вещи в соответствии с новым, иногда страшным представлением о людях - в котором он еще и сам до конца не разобрался! А разберется через несколько лет. Сейчас его поступки имеют одно стремление - насолить своему родителю, чтобы ему стало хуже, больнее. Не важно, что родитель не видит и не знает этого. Не важно, что от этого страдает только он сам. Но ради мести подросток начинает грешить. Все, о чем говорил любимый родитель, надо сделать наоборот. И зло - лучшая мера наказания для этой цели. Я думаю, многие подростки прежде всего жестоки к самим себе, а они уже такие зрелые личности!

Вы рано, очень рано стали отпускать меня одну... Прости меня за эти слова. На тебе нет вины! Папа, папа, теперь я осознала прошедшую жизнь, я другой человек. Больше я не буду выделывать то, что делала с людьми, потому что я понимаю. Я влюбилась по-настоящему, папа, и не хочу мстить и наказывать!

Мой дорогой папа, еще я хочу сказать тебе, как я люблю тебя! Я сама не знала, как люблю... Ты самый хороший, самый родной! Я так ужасно заблуждалась, так виновата перед тобой. Еще я хочу сказать, что я очень люблю маму и простила ее. Потому что я - - большая, потому что я могу понять. Целую тебя крепко! Твоя Света".

Глава 12

В эту же ночь Вадим видел сон.

Теплый туман налезает ватным стеганым колоколом, жирными всплесками проливается вовнутрь переливанием крови. Все теплей и теплей, глубже под сердце густыми толчками. Цвета запекшейся крынки с перевалившейся гущей через край - сквозь вату, сквозь безмолвие колокола, сквозь безмолвие операционной. Только капает и душит, нагромождая валы; стонут, прорывая затоны и заверти, остроконечные мачты. Золотые палочки сосен - мачтовый лес с сухими долгими стволами.

Я плыву вперед и вдруг исподволь начинаю чувствовать тревогу. Она нарастает стремительно, невыносимо! Она переходит в ужас, и я уже знаю: моя мама умерла далеко от меня, в нашем старом доме.

Открытый рот, полный тумана, кружит и дышит в вершинах, волнами пара опеленывая дрожащие кусты. Я наполнен кровью, в меня вылито все: удушье непробиваемых стен, ее зов и мое отчаяние. Изнутри меня раздувается, пухнет боль, заполняя лицо, горло, грудь, не оставляя щелки, просвета. Я полон ею, я надрываюсь. Ничего не осталось в мире, кроме растущей боли. Влажность в глазах, капли на вытянутых пальцах зернистыми огнями усеяли траву. Стволы блестяшим шприцем рыскают по коже, ища тонкого места. Легкий прокол, и яд с сипением бежит к лицу. Белая пудра в тумане слезит глаза, запорашивая волосы, бинтуя лицо, ознобом ударяя по изнемогающим спинам травы.

Далеко внизу я вижу знакомый дом. Туман медленно и неотвратимо несет меня туда. И как бесформенный рыбий пузырь с перехлестнутым горлом я беззвучно плыву к этим тихим, серым стенам.

Давно прошли времена, когда моя сильная мама управляла жизнью. Незаметно мы поменялись местами: теперь беззащитная в своих потерях, она тянула руки маленьким ребенком ко мне - тому, кто наполнял ее жизнь. Маленькая, дрожащая, полная страха, моя мама... мой ребенок!

Она там внутри. Нет нужды заходить. Она ждала смерти - в ужасе одиночества перед этим ожиданием. Не могу думать об этом! Я гибну в отчаянии, как гора боли - теку, расползаюсь толчками, истекаю потоками, водами и пузырями, лепешками горелых губ всасывая морось и гиль; ворочаю глазницами, превозмогая себя, но вытекают глаза... Дрожащей волной пот пробивает меня до дна. Серая пена жадно вылизывает песок под подошвами, почва проседает, плывет из-под ног, меркнет тусклый свет, гаснет все... и... и... вот... схватив ноздрями холод провала, я - как обезумевший бриг, разбросав руки лопнувших веревок и подмышки надутых парусов, грудью лечу на скалы, брызжа воплями ошалевших птиц.

Мне холодно, вокруг свет, обморок тишины. Ты опять здесь, навсегда у этих вечных стен. Иди туда. Впереди странные цветы с плоскими голубыми головками. Она вырастила их на снегу. Я думаю, это маки. Они прижались к обогретому боку деревянного дома с исслезившимися глазами весенней воды, а под ногами горящий мартовский сугроб в смятенных сполохах волшебных теней.