Южный Крест - Бонч-Осмоловская Марина Андреевна. Страница 51

В этот момент Вадим подошел к двери и распахнул ее. Он встал рядом с ней и не произнес ни слова.

Илья и Якобсон вытаращили глаза. Вадим смотрел только на Якобсона, и на лице того, наконец, проступили признаки понимания. Он побагровел и растерянно озирался. Руки его внезапно стали влажными, изо рта почему-то запахло, а в голове промелькнули пакостные слова: "Ты зашухерила всю нашу малину, а теперь маслину получай!"

Илья минуту колебался, поглядывая на обоих, оценивая ситуацию и то, зачем он пришел. Встал, отошел в сторону и отвернулся.

- Вон отсюда, - тихо сказал Вадим мучаясь. Во рту его пересохло, и внезапно заболело горло.

Он оставил дверь открытой, а сам из кухни вышел в сад. Якобсон поднялся, нелепо развел руками, и замер.

- Ну спасибо тебе... - монотонно проговорил он, - к такому кретину меня привел и - молчишь! - он как-то неуклюже, обалдело зашагал к двери и крикнул оттуда: - Век не забуду!

Глава 13

Илья нашел Вадима на скамейке в саду. Он сел рядом и начал что-то сумбурно объяснять, перескакивая с предмета на предмет, как будто не мог запрыгнуть на нужный путь.

Вадим слушал с отсутствующей улыбкой, следя взглядом за листьями, до времени оторванными от насиженных веток и в беспамятстве мятущихся в тесном пространстве двора. Тяжелые порывы ветра, полные горькой влаги, в отчаянии бросались на дом, и стройный эвкалипт, почуяв дождь, сбрасывал пересохшую кору, подставляя влаге сияющую свежестью сердцевину. Вадим повернул голову в другую сторону...

...В вагоне тепло, много народа, все спят или кимарят, раскачиваясь в такт перестуку, перезвону грибной электрички, поправляют корзины на коленях, поворот, еще, потряхивает на стрелках. Окна запотели. Утренняя морока, озноб, в глазах слипшееся детское тепло, плечом к плечу, все вместе в уюте, в предчувствии одного, так-таки-так, так-таки-так... Повесь ветровку, уткни в нее нос, уснешь быстрее. Пес теплым боком завалился прямо на ноги и будить жаль. Глаза слева, впереди и здесь, и там: я знаю вас, я счастлив видеть вас в этом теплом вагоне, пробегающим сквозь леса, звеня, сигналя, радуя нас, мне дорог твой зов и скорость, и запах, и дерево твоих лавок.

За окном старая крыша, маленький палисадник с последними георгинами в эту осень, одно-два дерева глазами в окошки и сами окошки - глазами в лес и на старые, вечные железнодорожные пути. Название станции, мир платформы совсем особый, подвижный и теплый. Не торопясь пройти вдоль, подождать вместе, посидеть неподалеку, увидеть дорогу в лице соседа, живую связь...

Электричка, живая, вечная летунья памятью станций оплела мою жизнь, памятью станций наполнила мое сердце, невидимой нитью нанизала их гирляндой белых грибов, одела мне на грудь. Белые дерева, белые грибы, платформы белой России, пресветлые домики твоих станций.

Ближе, ближе. Колышки, столбы, фонари и вот - открытые двери, как открытая страница самой лучшей книги. Деревянные ступени с платформы вниз: они в трещинах и прошли травы насквозь. Впереди листья на старом асфальте, вода и еще листья. Шаги вперед, рядом мелькнуло последнее лицо, улыбка на ходу, старая корзина. Уходит направо к далекому распадку, в его глазах удача сегодняшнего дня. Он - это я, он - мой брат, и не надо слов.

Под ногами кончилась глина, пристанционные лужи и другое, что нужно станции, и дымы, и звуки. Под ногами все больше песка, твердого, плотного. Он усыпан иголками и прелой роскошью осени. Он двумя колеями дороги раздвинул сосны и пошел крутить в великих лесах. Пробегая точную красоту поворотов сухого бора, валуны, поляны, влажные луга с речкой вдали, заросли малины и бузины, мокрые канавы, открывшись, нечаянно обозначившись старым следом грузовика, выше к холмам, где вереск между старых елей и там несколько верных крепких грибов. Соснами-черняшкой: отличным сухарем их коры, еще выше - поползнем, сверкнувшим синей головой и, наконец, туда сквозь воздух небесных проталин, между кронами облаков, подвенечными коронами плывущими в высоте.

И несет меня, беспамятного, сквозь листья, ветки, утренний свет, бездумно вросшего в этот мир: ставшего мхом, ставшего грибным духом, цветом брусники, водой между кочками, легкой звериной тропой, мятой "Беломориной" в зубах, ставшего первым грибом, ножичком со старой ручкой, случайным цветком, дорожкой жука-короеда, высотой сосновых стволов, наполнивших руки и ноги, ставшего хрустящей свежестью, ставшего легким утром, первым утром на свете, взлетающим в прозрачные небеса, но опускаясь водами, росами, пыльцою. Теряя очертания в этой воде, в этой росе, в этой пыльце.

Мхами, перелесками, серыми гранитами, проросшими из земли, вперед, вперед к озерам. Они лежат, закрыв землю, в берегах золотых от россыпей лисичек. От воды идет свет. От неба идет свет. И здесь, у развороченного пня со следами медвежьих лап, где он искал личинки, я начинаю костер.

Под пальцами огонь теплушки. Тепло растопки и дров, тепло папирос. Вот кулек: огурец, вареная картошка, луковица, банка рыбы в томате. Мой пес тоже любит картошку и рыбу в томате. Мы сидим у огня на лесной тропе, на лесной воде, как раз там, где нам надо...

Внезапно Вадим почувствовал человека справа. На скамейке рядом с ним сидел и говорил что-то Илья. Голос его был напряжен, и Вадим прислушался.

- ...Не то интересно, чтобы разбогатеть, хотя это что-то потрясающее! Я бы не отказался от денег, от больших, настоящих денег! - лицо Ильи сияло. Несколько тысяч - ерунда. Я бы зажил, ах! как бы я зажил на большие деньги!.. Но кроме этого есть еще кое-что в моей жизни. Русские здесь мечтают сначала работу найти, потом дом купить - это почти осуществление жизни. Дичь какая-то! Сюда уезжает, я думаю, вообще особый тип людей... Н-да... Мне приходят в голову удивительные вещи. Все, кого мы знаем, люди не "простые": кто-то по науке, по искусствам там всяким, ни одного нет без высшего образования, верно?

- Вроде так.

- Живя в России, мы все книжки читали, захаживали в театры, в музеи иногда, после выставок мнениями обменивались, даже библиотеки дoмашние собирали. И это были те же самые люди. Немалый, в общем, слой. Но вот что любопытно: приехали они сюда, и всю эту "культурную накипь" как ветром сдуло! Ничем они больше не интересуются, не читают годами, а если задашь банальный вопрос: что новенького читал? - посмотрят на тебя хмурыми, недовольными глазами. Самому же совестно становится, как будто что-то нехорошее, нечестное выспрашиваешь! - он рассмеялся. - Моя идея сводится к тому, что мы присутствовали при грандиозном оптическом обмане! В прошлой жизни был слой, который задавал тон. Водились интеллектуалы, умницы. Читать, знать, посещать - это было модно! Иначе нельзя, ты бы выпал. Ну-с, а приехали они на Запад, и перед кем марку держать!

А в России как все переродились! Будто головой в омут! Как же это вдруг стало? - спросят. А вот как. Было христианство, потом коммунизм. Можно смеяться, но он держал на плаву - эта новая религия. Но со временем она выродилась в простое такое безверие. Совсем никакого Бога не стало. И тогда округлилась страшная харя, родства и Бога не помнящая. И оттого, что никакого Бога не помнящая - не русская она! Это главный поворот. Харя эта бесстыдна, она слилась с западным мещанством. Идеология капитализма и коммунизма - кровные братья: это царство кесаря - беспробудный бытовой рай. Потому и нажива теперь в России прижилась, потому интеллигенты скурвились, омещанились. Потому и русские на Западе старую шкуру легко сбросили. А дальше один последний шаг остался, но уж до самого конца: в наживе русскому слишком трудно, но раз сумев, он делается гаже и падает страшнее и глубже всех остальных!

- Правдоподобно. - Вадим помолчал. - Тут максимализма много, я думаю... На Западе русским новую родину полюбить надо. А полюбить - нелегко. Потому что живешь и обнаруживается, что многое совсем не так, как видилось да мечталось.

- Чтобы новую родину полюбить - надо старую охаивать, иначе полюбить трудно! Вот все и открывается. Русские деньги зарабатывают с утра до ночи, страдают, как собаки, на черных работах подрабатывая, и на таких, на какие бы в России ни за что не пошли, постыдились бы: профессорские жены чужие туалеты моют. А все затем, чтобы пройти длинный путь, который местные прошли, да за несколько лет. Что бы все иметь, как у них! От такой жизни новую родину возненавидеть можно, а? Но это - табу! Ведь бежать некуда: вот он - край! Тогда приходит на помощь логика: "я лицо теряю, а все виновата Россия, потому что вместо того, чтобы деньги сделать раньше, я их теперь делаю. Она-то и есть мой наиглавнейший враг!" Вот они и убеждают себя - до хрипоты, что лучше места, чем Запад не сыскать. И они уж теперь совсем другие, на совочных не похожие - западные!