Лето никогда - Смирнов Алексей Константинович. Страница 13

В отнятии всего культурного, всего цивилизованного и собственно человеческого в нашем представлении, состоит Суд. Вот как описывает судьбу праведника другой ветхозаветный пророк, Иеремия: «…за то, что вы послушались…не отнимается у Ионадава, сына Рехавова, муж, предстоящий пред лицем Моим во все дни» (Иер 35: 18-19). Это нужно понимать так: у Меня есть ваш Образ вас, и это — тот самый муж, а вы живете постольку, поскольку ему соответствуете. Потом он, этот образ, несущая матрица, вернется, а вы пойдете мне в корм — так Бог познает себя в материи, через свое орудие — Дьявола-Орла.

Чем совершеннее организм, тем непоправимее распад.

Еще Иеремия: «Безумствует всякий человек в своем знании (…) Это совершенная пустота, дело заблуждения; во время посещения их они исчезнут» (Иер 51: 17-18).

В индуистской традиции, согласно Генону, мы видим вместо Орла крокодила по имени Макара. У египтян этот крокодил назывался Аммитом…

Но вернемся к начатому. Какие задачи стоят перед нами в столетие брошенного вызова? Как поступать нам, обремененным тягостным знанием о греховности, об обреченности всех наших накоплений и духовных богатств земной культуры?

Для относительно сохранного возвращения Абсолюту в нашем непожранном, сравнительно дифференцированном виде, мы должны преодолеть века цивилизации.

Нам следует пересмотреть наше отношение к отцам и предкам вообще, начиная с Адама, от которого тянется предосудительное любопытство, питание плодами с Древа Познания. Нам следует преодолеть в себе их опыт и выйти на новый виток спирали обновленными и бесстрашными, смиренными и едиными в нашей простоте. Нам больше не нужны ни культура, ни разум, которые до небес превозносили наши родители. Мы должны построить новое общество, основанное на простом хайдеггерианском предстоянии перед Всевышним и Его звездами.

Пройдут годы, и книга, лежащая перед вами, последует в огонь за всеми прочими. Но пока эта эпоха еще не настала, позвольте мне завершить мое сбивчивое предисловие и перейти к основному тексту, в котором все намеченное раскрывается в относительной, но, на мой взгляд, достаточной полноте. Итак, мы будем рассматривать пониженную дифференцированность отдельных индивидов и общества как основу и цель современного развития…»

— Все с вами ясно, — рассеянно проговорил Миша, вставая со скамейки. Видно было, что он не собирается переходить к основному тексту.

Вожатый сунул книгу обратно за ремень, но уже не спереди, а сзади.

Бойкость и наглость слога свидетельствовали о полном практическом незнакомстве Большого Букера с мнемированием, апологетом и теоретиком которого он выступал. Что было простительно: в детские годы автора мнема еще только витала в воздухе, подобно очередной блоковской идее. Сын за отца не отвечает, это верно. Пускай отвечает отец. А детские годы Букера-внука окажутся еще интереснее.

7. Один день до родительского Дня.

Шашечки для Тритонов: сплошь красные — по случаю торжественного костра

Костры зажигали на Зеленом Поле.

«Зарница» оставила неприятный осадок, и вожатые сгорали от желания отомстить. Игорь Геннадьевич, поддавшись мишиному нажиму, связался с военными, и те прислали рафик охраны. Зеленое Поле не считалось сельскохозяйственным угодьем, а это означало, что с ним можно делать все, что угодно.

Поле было символом, оно служило скинхедам столицей, будучи территорией любви и спорта: святое место! Его следовало пометить.

— Хрен с ним, с футболом, — заявил Миша.

Расстроился только Жижморф, да и тот не очень. Местные крепко насолили «Бригантине», и многие точили на них зуб. Дима и Леша, выражая желание масс, всерьез подумывали спалить футбольные ворота, но Миша возразил, что это будет уже вопиющая дерзость, которая не останется безнаказанной.

Меценатствующий пивзавод, будучи заранее извещенным о намеченном мероприятии, выслал десять ящиков безалкогольного пива.

В тихий час Малый Букер почувствовал, что родительский День уже начался. На первом этаже запикал Маяк, после чего сказал, что в Петропавловске, камчатском — полночь. Значит, у них уже Завтра. И впервые в жизни Малый Букер ощутил, как время наползает на него, не разделенное ночью. Это обещало необычный вечер, необычную ночь, и действительно — все сегодня шло не так, как было заведено. Леша и Дима ходили задумчивые, Миша куда-то исчез.

Шофер дядя Яша привез продуктов на два дня и сказал, забираясь обратно в кабину:

— Зажраться теперь, с-сукам. Все, на хрен, завтра ноги моей здесь не будет. Антракт, мля, веселитесь сами. А мы люди отсталые, при своем понятии.

Он выдохнул дым и остервенело захлопнул дверцу. Поварихи испуганно смотрели, как он разворачивается, как попадает колесами в песок, чего с дядей Яшей никогда не случалось, как машина буксует, как багровеет и без того красное лицо водителя. Он плюнул окурком в окно, и толстая кухарка отшатнулась.

Вечерний чай был странного вкуса. Всем показалось, что в чайники чего-то намешали.

Степина поймали за невероятным занятием: он стоял на стуле и прилаживал красные шашки. Дьяволы и Кентавры уже полыхали огнем.

— Мишка велел, — пояснил Степин, спрыгнул на пол и отошел, любуясь работой. — Понял, Паучина, кто тут главный?

И потянулся, норовя ухватить Паука все равно, за что, но тот не дался.

— Отпущение грехов, — хмыкнул проходивший мимо Леша. — Аванс, земноводные! Чтобы завтра не осрамились.

Дроздофил спросил, зачем ему канистра, и вожатый сказал, что это бензин, для костра.

Короче говоря, картина мира менялась. Явления сместились, и там, где они только что были, плясали тени. Жизнь превратилась в свежую акварель с красками, положенными неумелой рукой, с излишком влаги. Фигуры расползались, смешивались, перетекали одна в другую, но не целиком, одними краями. Вечернее бодрствование наползло на закат, и никто не спал в положенное время. «Бригантина» готовилась к бдениям; быт перепутался, и скауты ходили в приподнятой растерянности, не зная, куда шагнуть и что сказать. Леши, Димы и военрука не было, они отправились готовить расходные материалы. В рафике слегка перепились и медленно двинулись следом, охраняя лесорубов от гнева окрестных жителей.

Потом тревожное вломилось в личное: сам Миша, предмет робкого восхищения и зависти, придержал Малого Букера и спросил:

— Так ты, выходит, писательский отпрыск?

Букер глотнул и закивал, не отвечая словом. Он чувствовал, что слияние уже началось. Две реальности — чуждая лагерная и родная домашняя — пошли на смычку. Полное объединение состоится завтра, и можно было только гадать, каким окажется этот синтез, какой новый дух будет жить в гибриде двух миров. В акварельной версии химическое бракосочетание воплощалось в ультрамарин и охру, под цвет ежедневных шашечек. Они сочетаются магическим браком, рождая зеленое не-то-не-сё, тоскливую посредственность, которую Леша, разочарованный ответами на уроке мужества, посчитал основным содержанием внутреннего мира подростков.

— Твой Ботинок складно пишет, — сообщил Миша. — Одно непонятно — зачем?

— Ему за это платят, — глупо ляпнул Малый Букер.

Оказалось, что не очень-то и глупо. Миша поднял накладные брови:

— Черт! А я об этом сразу не подумал. Увлекся содержанием, и все хотел разобраться — к чему это все? Но если платят… Хорошо платят?

Букер пожал плечами. Он не знал.

— Ну, что у тебя есть? Комп который?

— МХ, семьсот девяносто четвертый.

— Виртуальный шлем есть? По женским баням шастать?

Тот покраснел:

— Нет… Пока сижу в хоккейном…

Миша подумал:

— Ну, МХ — это тоже неплохо… Шайба, короче, есть. Ну, тогда все встает на места. Безгрешная простота соблюдается.

— Что соблюдается? — храбро спросил Букер, шмыгая носом.

— Ничего, проехали. В рай твой Ботинок собирается, понял? К примитиву зовет. Высокое опускает. Грешно, говорит, много думать. Но мы и не будем, правда?