Лето никогда - Смирнов Алексей Константинович. Страница 15

— И вот однажды, — рассказывал Паук, а все его слушали, затаив дыхание, — однажды он забрался в дом, где спал один малыш. И встал за занавеской. А малыш постоянно просыпался, плакал и звал родителей, потому что ему мерещилось, будто в комнате кто-то есть. Прибегали родители, утешали его, качали его, ругали его, терзали его, и все впустую. Наконец, отец отдернул занавеску, а там…

— А там… — эхом повторили Тритоны.

— Там стоял ОН… И родители в ужасе завизжали: человек, человек! Оборотень! Потому что он был в своем обычном виде, без маскировки, он ее уже убрал, потому что так ему было легче злодействовать. То есть не совсем был, но уже начал становиться. Он взялся за молнию у горла и потянул… И вся чешуя с него сползла! А родители побежали звонить в полицию, шлепая хвостами и перепончатыми лапами… Поняли? — торжествующе спросил Паук. — На самом деле монстрами, ящерами были они, а он был человек…

— Свежо! — похвалил Миша. — Молодец, Паулинов!

— Класс! Ты крутой, Паук! — загудели скауты. — Прикольная штука!

Паук, не привыкший к почестям, покраснел так, что даже огонь ревниво защелкал. Рассказчик тоже чувствовал близкие перемены. Судьба, наконец, улыбалась ему, а завтра предстояло настоящее мужское и взрослое дело.

— Есть еще желающие? — осведомился Миша.

Вызвался Степин, который чувствовал себя уязвленным и внутренне понимал, что совершенно не годится для командирской должности, а должность его — номинальная, шуточная. Он рассказал про Человека, Которого Нигде не Ждут.

— Однажды человек пришел домой, — Степин очень волновался, потому что говорил редко. — Стал подниматься по лестнице, а навстречу идет соседка. И останавливается, не понимает. Как же так, говорит, — мне час назад сказали, что вас не будет. Человек, понятно, спрашивает, кто ей это сказал, но она не отвечает и быстро уходит. Странно, думает человек. С чего бы соседке переживать, буду я или не буду? Открывает свою дверь, входит в квартиру. Там вся его семья сидит за столом, едят и телевизор смотрят. И у всех глаза по три рубля: ты откуда? Нам же позвонили, что ты не придешь? Он не знает, что и думать. Кто вам позвонил, спрашивает? Почему не приду? А они все молчат и смотрят на него так, словно он с неба свалился. Тут оказывается, что для него и обеда не осталось. И вещи почему-то лежат в углу, связанные в узел. Он берет трубку, звонит родителям. Те тоже поражаются: откуда ты звонишь? Человек до того рассердился, что бросил трубку. Поворачивается, а в доме никого нет, он один. И на столе чисто, и вещи на месте, в шкафу. А за окном — все какое-то новое, только видно плохо, потому что темно. И в небе шебуршит…

Степин замолчал.

— Ну и что же с ним было? — спросил посерьезневший Миша.

— Не знаю, — упавшим голосом ответил Степин, страшно расстраиваясь, что так быстро, наспех рассказал про Человека. — Это все.

— Ну-у, — разочарованно сказал какой-то невидимый, сидевший по ту сторону костра. — Так нечестно. Не считается!

— Считается, — заступился за Степина старший вожатый. — Впечатляющий случай. Лучшее, что я сегодня услышал.

Он посмотрел на часы, потом перевел взгляд на другие костры. Там уже покончили с историями, и теперь выступали вожатые. Леша и Дима ходили кругами и что-то втолковывали. Они прохаживались за спинами сидевших, описывая второе, невидимое кольцо. Леша двигался по часовой стрелке, а Дима — против. Кентавры и Дьяволы слушали, затаив дыхание.

Из кустов, где хоронился рафик, доносилось покряхтывание, означавшее сытую речь. На Зеленом Поле окончательно сгустился мрак. Все исполнилось такого глубокого значения, что даже местные что-то почувствовали и совсем не помышляли о вторжении. Костры уже не гудели, а тихо пели.

Миша поправил перевязь и тоже встал.

— Время позднее, — заметил он. — Пора и мне высказаться. С выдумками разобрались, настала очередь захватывающей действительности. Завтра у вас мнемирование. Помните?

Все молча закивали, хотя вопрос был праздный — пожалуй, что и дурацкий. Как же не помнить? Кивали не из вежливости, а от важности: все, что было сказано прежде, поблекло и представлялось увертюрой, которая растянулась на годы.

— У нас тут, конечно, не Элевсинские мистерии, — напомнил Миша, будто прочитавший их мысли. — Если и будет какая-то инициация, приобщение… то завтра. Все слова понятны? Не очень? Выкиньте из головы, будьте проще. Сложность — порок, вот и папа твой так же считает…

Миша посмотрел на Малого Букера. И все посмотрели: вот оно как обернулось. Не прост ты, Букер, тихушник! У тебя, оказывается, какие-то свои дела со старшим вожатым.

Миша прикурил от головешки.

— Завтра вы станете мужчинами, — он говорил доверительно, с четким разделением слов. — Вы переможете своих отцов. Вам откроются все их слабости. В древности жил человек по имени Хам, который узрел наготу отца. И что с ним стало? Ничего, — сам себе ответил Миша. — Посмотрел, принял к сведению и стал развиваться дальше. И с вами ничего не будет. Вы посмеетесь над тем, что узнаете, и вам будет видно, кому и чему вы поклонялись. Кого вы боялись. Какие ничтожества были для вас авторитетами. Паулинов, кто такие авторитеты?

— Бугры, — растерянно отозвался Паук, немного подумав.

— Темнота, — махнул на него Миша. — Но это хорошо, не горюй. Я говорю о том, что отцы были для вас важными, устрашающими фигурами. И вы пока щенки. Сегодня — вы еще щенки. Но не завтра. Вы скоро поймете, что ваши родители ничем не лучше, а в чем-то — намного хуже и гаже, чем вы сами. Вы переварите их опыт и двинетесь вперед, ничем не стесненные. Вам предстоит выкинуть из головы много разной сложной зауми, вбивавшейся годами.

Миша мягко ступил раз, другой, и оказался вне кольца. Он начал кружить, обволакивая Тритонов словами, застывавшими в прочный и легкий кокон.

— Мы не рвем традицию. Мы поступаем, как поступали они, потому что в этом мире у человека две задачи. Он должен по возможности избежать неприятностей. И должен сказать свое слово. Положите руки на плечи соседей. Но где взять свои слова, если слушаться чужих? Задача завтрашней процедуры — избавить вас от этих надоедливых, воспитывающих голосов. Закройте глаза. Взять нужное и отправиться дальше своим путем. Начинайте медленно раскачиваться вправо и влево.

Он мельком взглянул на Кентавров и Дьяволов.

Три костра совсем притихли. Они горели ровно и вдумчиво; цепи из скаутов слабо раскачивались в противофазе друг к другу.

— Теперь в другую сторону, — приказал Миша, отмечая смену фаз у соседних костров. У него возникло желание погладить опущенные макушки, и, если бы не пилотки, он, наверно, так бы и сделал. Миша продолжил инструктаж. В его речи постоянно звучали ученые слова, но скауты, даже если не понимали их до конца, руководились интуицией, которая весьма обострилась в полугипнотическом состоянии. Методисты, разработавшие примерный текст, не ошиблись и рассчитали правильно: все доходило.

— Проверка, — монотонно объявил Миша. — Слушаем пароль: нам нечего делить, кроме неба. Отзыв?

— Мы в одной лодке! — прошелестел тихий хор.

— По слову вашему, — отозвался Миша. Он с удивлением понял, что в эту минуту государственный лозунг вызвал у него нечто, похожее на благоговение. Но разбираться с этим было некогда. — Вы будете пропитаны отцовской памятью. Коллективная мастурбация после отбоя отменяется. Не сметь! Не сметь! Вам дают чай без брома. Житейский архетип, лубочная картинка — отцы приезжают к сынам, привозят гостинцы — печатные пряники. Но запечатают самих дорогих гостей. Впитывайте, усваивайте, переваривайте их прошлое. Переборите! Продолжите! Видите, как были они беззащитны и беспомощны? Видите, чем они дорожат? Что такое их жалкие детские впечатления перед лицом сыновней силы? Этот старый мех мы наполним молодым вином. Естественная страсть, объединенная с презрением, превратит вас в настоящих мужчин. Не спать, Котомонов! Дремать, но не спать!

Жижморф укачивал мяч, и на его сонном лице проступило восхищение. Паук еле слышно выл, а Степин, не отрываясь, глядел на пламя. В пустоту его глаз перетекал отраженный жар.