Ураган - Смирнов Андрей. Страница 55

Он не желал просто убивать их. Для каждого из тех, с кем он встречался, он изобретал особенную смерть – ставил декорации, расписывал роли и начинал представление, где был только один зритель – он сам. И эти четверо не должны были стать исключением. Поэтому сначала он заглянул в их сознание (двое из них при этом, Мануэль и Ольвер, обделались от страха: ощущение, когда Меранфоль заглядывал в них, было такое, будто их тела разорвали, разъединили грудные кости, разломили на части черепа и выставили их обнаженные души на распашку – а чьи-то пальцы, скользкие, неуловимые, сладострастно мяли их сердца, вгрызались в их самую сущность, перемалывая мозг и память – подобно рудокопу, ищущему в груде щебня крупицы золота), затем вернул им зрение и индивидуальность – на время. Он узнал все, что хотел. То, что они сделали с Лией, было запечатлено в их памяти, и он помнил, что Лии это очень не понравилось. Для него самого сношения людей или животных было чем-то абстрактным, всего лишь набором определенных движений, но…

– Сейчас, – сказал он им, трепещущим, едва не теряющим сознания от страха. – Ты и ты, – он указал, кто, – спустите штаны. А вы двое, – он обратился к оставшимся, к Родри и Ягнину, – сделаете с ними то, что вы сделали со слепой девушкой.

Они переглянулись и снова обратили взоры вверх, туда, откуда, как им казалось, доносился голос. Но в тот миг, когда они смотрели друг на друга, сколь многое можно было бы прочесть в их глазах! Да, все четверо боялись – но как различен был этот страх! Мануэль полагал, что это Кара Божья – все в строгом соответствии с идиотскими историями его придурошной тетушки, которая вдруг перестала казаться ему такой уж придурошной. Ольвером владел один животный страх. Телесные жидкости выливались из него, что называется, изо всех дыр – изо рта, распахнутого в бессмысленном нытье, капала слюна, штаны у него были мокрые насквозь, а моча образовала под ногами небольшую лужу. Из глаз текли слезы. Его фигура олицетворяла собой в этот миг само раскаянье – о, как он жалел о том, что прикоснулся к этой девчонке, как жалел о том, что связался с Ягнином и Родри! Он был готов молиться чему угодно, кому угодно – лишь бы его пощадили. Он больше никогда так не будет. Он будет самим ангелом, воплощенной добродетелью – только оставьте ему жизнь! И ему можно было бы даже поверить: его страх был настолько силен, что память о нем Ольвер сохранил бы на всю оставшуюся жизнь – он и в самом деле стал бы монахом, аскетом или кем-нибудь в этом роде; он, впрочем, был готов стать кем угодно, даже последним рабом на галере, лишь бы ушло прочь то, что явилось в тот день за их душами.

Родри тоже боялся и его страх тоже в большей степени был страхом животного, чем человека. Но все же это был совершенно другой страх. Это был страх, мешавшийся со злобой – если бы он мог, он бы дрался за свою жизнь, дрался с отчаяньем волка, загнанного в угол.

И лишь Ягнин пытался трезво оценить свои шансы выжить. Эта тварь с ними разговаривает? Значит, может быть, есть еще какие-то шансы остаться в живых?..

– То есть… эээ… – сказал он, снова посмотрев на своих товарищей.

– Приступайте, – промолвил ветер, которому надоело ждать.

Итак, двое заняли надлежащие позиции, а вторая пара приблизилась к ним сзади. Но даже появись сейчас перед Родри и Ягнином две прекраснейшие и соблазнительнейшие куртизанки, вряд ли бы они смогли доказать им свою мужественность. Страх перебивал в них все другие чувства. Плоть отказывалась повиноваться им, хотя они прилагали к тому немалые усилия – бесполезно. Они готовы были едва ли не плакать от отчаянья. Им обоим казалось, что еще секунда промедления – и ветер обрушится на них, лишит единственного шанса на спасение. Который, как они полагали, у них все-таки был.

– Никак? – раздался насмешливый голос с высоты. – Ну ничего, я помогу вам.

И он влился в их тела, заиграл на их нервах, как на натянутых струнах, влил кровь туда, куда нужно (с такой силой, что их пенисы едва не лопнули, и кровь проступила на поверхности кожи), и отошел в сторону. И тогда (поскорее, поскорее, пока возбуждение не ушло!) двое старых приятелей – Ягнин и Родри – трахнули двух других своих приятелей – Ольвера и Мануэля. Ольвер только хрюкнул и захрипел, когда Ягнин вошел в него. Мануэль сжал зубы и постарался не застонать.

И, пока их тела совершали почти механические движения, оба ощущали странное, чисто умственное наслаждение – наслаждение почти дьявольское, наслаждение безумием и противоестественностью происходящего. Или это наслаждалась та часть Меранфоля, которая по-прежнему оставалась в них?

Когда все было кончено, и ветер ослабил свое воздействие, первое, что почувствовали Ягнин и Родри – ужасную, дикую боль. Оба истекали кровью. Ветер, возможно, немного перестарался с давлением.

– А теперь, – прошептал ураган, – поменяйтесь местами.

Им было уже все равно. Родри и Ягнин согнулись и встали на колени, Ольвер и Мануэль подошли к ним сзади. Но когда ветер начал вливаться в них, как это делал с их предшественниками, Мануэль вышел из ступора, в котором пребывал последние пятнадцать минут. Нечто чуждое вновь проникало в него, начинало править его телом – и ощущение это было в сто крат отвратительнее того, что он испытывал только что, когда Родри, казалось, разрывал на части его задний проход. Ощущение распространяющейся по телу нечистоты – ощущение чего-то липкого и скользкого, как помои, но имеющего множество зубцов и лапок, и в этом смысле походящего на множество расползающихся по животу, паху и ногам, насекомых…

– Нет! – закричал он. – Пожалуйста, не надо! Я ведь не трогал ее!.. Даже пальцем не прикоснулся… Я не хотел!..

Он много чего еще говорил, мешая слова и слезы, захлебываясь плачем. Даже «Простите» было в этом бессвязном вопле.

Ветер, казалось, несколько секунд размышлял. Рассматривал юношу. Потом разрезал наложенные швы и снова вскрыл его душу.

– С тобой позже, – сказал он Мануэлю, отбросив его в сторону. – А вы – продолжайте!

И, пока Ольвер, как кукла, раскачивался позади Ягнина, ветер поднял Родри – бедняжка, тот ведь остался без пары! – и стал развлекаться с ним сам. Ветер надул его – так, что сначала лопнули его кишки, а потом – кожа на животе и спине. Отслужившую свое игрушку ураган отбросил прочь. Потом взялся за оставшуюся пару. Смял их в одно целое – месиво из мяса и костей, своеобразную желеподобную массу, но удержал их души в желе их тел, и даже обострил их чувства. И позволил их голосам звучать.