Эра Броуна - Смирнов Леонид Эллиевич. Страница 39

Подвал, где обосновалась наша парочка, надежно защищал от осенних ветров и беспрестанно моросящих в октябре дождей, но теплом здесь все же не пахло. Сува натаскал драных половиков, подгнившей ветоши, нашел где-то ватник с огромной жженой дырой на спине, зато целыми рукавами.

Кроме них в подвале жил бомж Минька с наглухо закутанной в платок подругой, так что Сува до сих пор не смог рассмотреть ее лицо. Имела она еще вполне приличное молодежное пальто, протертые на коленях и аккуратно заплатанные джинсы и полуразвалившиеся кроссовки. И как только будет зимовать?..

Из Минькиного угла с утра до вечера доносился сдавленный сухой кашель его крали, которая на заработки не выходила и занималась хозяйством. В результате Минька вел теперь семейный образ жизни: баба раз в неделю устраивала постирушку, постоянно наводила порядок в их отгородке за ящиками и что-то стряпала на костерке, разводя огонь на толстом стальном листе в кольце из камней. Дым уходил в дыру, выводившую в вентиляционный колодец. Утягивало за милую душу. (Печка-буржуйка была для их подвала недостижимой роскошью.)

Кроме семейного Миньки, здесь обитали еще четыре мужика: то дрыхли сутки напролет, то исчезали куда-то на несколько дней, потом появлялись – или в синяках и ссадинах, или с мешком добычи. Словом, были весьма подозрительными личностями, но правила общежития блюли свято, ни к кому не приставали, непотребств не учиняли, даже не шумели – а значит, какой с них спрос?..

Сува три дня назад обнаружил, что Гуня вдруг – за одну ночь – разом утерял свои чудесные умственные способности, и поначалу даже обрадовался: все странное, непонятное пугало его, выбивая из колеи. Ведь пес не только подвывал в унисон пению, тащил за рукав к утерянной вещи, но и просил рассказывать о бомжевской жизни, корябал на песке или мягкой земле палочкой, зажатой в зубах, короткие слова.

Потом клошар расстроился не на шутку: все-таки привык уже, что обладает самым гениальным на планете кобелем, скучно и грустно станет теперь (вроде как младшего братца-вундеркинда лишился), но главное, Гуня обнаруживал по запаху “плохо лежащие” запасы еды, помогал найти к ним безопасный путь, а также прикрывал отход. В конце концов Сува примирился с тем, что его собаченций стал самым обычным, добродушным, слегка капризным и не шибко чистоплотным псом. В быстром примирении с жизнью и заключалась сила Петра Суваева – СИЛА ВЫЖИВАНИЯ.

Сегодня клошар покормил Догоняя ливером, разделив надвое колбасу (себе добавил еще полбуханки хлеба), потом выгулял пса на ближайшем пустыре общего пользования, в очередной раз вызвав нездоровое любопытство собачников. И хотя Гуня на этот раз вдосталь наигрался с молодыми сучками и кобельками всех пород и мастей и был наверху блаженства, Сува решил не испытывать судьбу и сей собачий рай больше не посещать. Того гляди донесут в клуб, а там наверняка лежит заявление гражданина Мордатого – дальше звонок в полицию, и закрутится, не остановишь… Придется гулять поближе – в полной безопасности, но зато и в гордом одиночестве. Впрочем, какая-нибудь бродячая собака вполне может забежать и составить компанию… Прошлые ПЕРЕСЕЛЕНИЯ не нанесли ощутимого вреда клошару, но и радостей особых он тоже не испытал: его не пытались убить и даже ни разу не избивали, но он никогда не попадал в постель к сочной молоденькой бабенке или за шикарный банкетный стол. Зато Сува все время боялся за пса. Он давно понял, что на время ОТСУТСТВИЯ в его собственное тело вселяется кто-то другой. И этот другой вполне может учинить над Гуней какое-нибудь зловредство. Впрочем, со всеми происходило одно и то же, и подвальное сообщество в конце концов договорилось приглядывать друг за другом и в случае чего не давать в обиду Минькину супружницу и Суваева пса. Так что и тут была подстраховка… Сегодня Суву с самого утра мучили нехорошие предчувствия. Подсознательное чутье никогда не подводило его. Вот только уже не было сил спасаться бегством, бросив это вполне сносное и, пожалуй, ставшее родным обиталище. Ежедневные изнурительные поиски разового жилья на самом пороге зимы – убийственное занятие для немолодого человека, да еще с собакой, с которой далеко не всюду пустят.

Сува поспрашивал на всякий случай у Миньки и у жителей соседних подвалов, не слыхали ли чего, не заметно ли активности в ближнем полицейском участке, но никто – ни сном ни духом. Впрочем, не мудрено: в этом квартале селились самые тихие, инертные и потому самые беззащитные людишки. Не было у них ни службы наблюдения, ни, тем паче, глаз и ушей среди легавых (откуда такие “бабки”?!). Вот так Петр и остался вместе с Гунькой в своем подвале: авось примерещилось, авось да пронесет…

Облава началась с десятиминутным опозданием. Полицейские в шлемах с бронестеклами, поигрывая дубинками, цепью пошли вперед. Офицеры двигались сзади, перешучиваясь по рациям. Почему-то многим сегодня было не по себе. Впрочем, ветер, ветер…

Навстречу им, стартовав в двух кварталах отсюда, шла точно такая же цепь. Фланги обеспечивались кордонами внутренних войск, которые предпочли не соваться в “асфальтовые джунгли”, а подождать, пока “загонщики” выгонят “дичь” прямо на них.

Капитан Бабунидзе вдруг заулюлюкал, будто действительно был на охоте. Кто-то подхватил его крик. Для полноты картины не Доставало только колотушек, трещоток и свистков. В заброшенном жилом квартале, на месте которого через два года должны воздвигнуть грандиозный бастион бизнеса (штаб-квартиру Московского финансового клуба, бизнес-центр и офис корпорации “Интер-покет”), началось какое-то движение, правда, ничего пока было не разглядеть.

Репнин, прибавив шагу, опередил ближайшего полицейского, зашел за угол бурой девятиэтажки с выбитыми окнами и потрескавшейся штукатуркой. На душе у него было слякотно – почти так же, как и под ногами. Носки и рант ботинок уже совершенно залеплены глиной, штанины подмокли от косо летящей по ветру мороси, не заслуживающей гордого названия “дождь”.

Валере вовсе не улыбалось ловить в этой мерзопакостной дыре каких-то бедняг, заброшенных сюда волею судьбы, когда дома его ждали жена с сыном, тепло, горячая ванна, тапки с меховой опушкой, уютный вигоневый китайский халат, в котором он чувствовал себя средней руки сибаритом, и, наконец, пироги – с пылу, с жару…

Капитан увидел вдруг выглянувшее из подвального окна чье-то испуганное лицо, приложил палец к губам и сделал знак рукой: мол, исчезни! Бомж не заставил себя долго упрашивать.

Тут рядом с Репниным возникла синяя фигура полицейского.

– Ну что, лезть мне туда, господин капитан? – спросил рядовой. В голосе его не было особого рвения.

– Я уже глянул, – ответил Валера. – Пошли дальше… Он почувствовал одновременно облегчение и страх, ведь если его засекут на сокрытии бомжа, всенепременно сунут мордой в грязь, а то и вовсе турнут из органов. Репнин мог насчитать по меньшей мере десяток должностных лиц, которые жаждали свести с ним счеты и только ждали, чтобы он как следует подставился. У него ведь была дурная привычка рубить правду-матку…

И тут вдруг все переменилось. Сверху на него обрушился потолок, которого раньше вовсе не было. Валерий рефлекторно присел, закрыв голову руками. Но удар не состоялся. Потолок, ни с того ни с сего скрывший свинцовое мокрущее небо, не падал дальше – он задержался на высоте примерно двух метров. И стоял капитан теперь не на покрытом глинистыми потеками асфальте, а на сухих бетонных плитах.

– Где я? – беззвучно спросил он.

Ответить было некому. Зато под ногами вертелся породистый, хотя и жутко неухоженный пес, который преданно заглядывал ему в глаза.

Это был грязноватый темный подвал, разгороженный ящиками и фанерными листами на жалкие подобия комнатенок. Неужели я потерял сознание и меня отнесли сюда? – Это была, пожалуй, единственная разумная гипотеза. – Но с чего мне терять сознание? И разве могли бы оставить оглушенного капитана одного?

Эти мысли ненадолго заслонили от Валерия главное: вовсе не в подвале дело – с ним самим произошла какая-то безумная метаморфоза. Его шинель исчезла вместе с форменными брюками и ботинками – вместо них капитан обнаружил на себе вонючие нищенские обноски. Первое, что он увидел, были бесформенные, тут и сям поцарапанные башмаки с начавшей отрываться подошвой.