Тайные нити земного могущества - Смирнов Леонид Леонидович. Страница 7

60. В годы юности мне много где довелось работать, в том числе рабочим на конвейере. Работа, тупее не придумать. Но почему-то самые яркие озарения, самые интересные идеи приходили в голову при монотонном закручивании гаек. Нечто подобное происходило потом при нанесении краски на холст.

О глубинном смысле данного эффекта я ничего тогда не знал.

61. Мое представление о посвящении в сан неуклонно меняется. Раньше я представлял, как человек в высоком церковном ранге возложил на тебя руку, потом подписал определенный документ – свидетельство о посвящении в сан. Я не хочу принижать значение этого действа, я отношусь к нему с уважением, тем более, я не знаю тайн этого ритуала. Но все-таки осмеливаюсь высказать предположение, что посвящение в сан на земном уровне – это посвящение в сан на земном уровне. Человек не может присвоить себе божественное право посвящения в сан на Вселенском уровне. Высший Разум сам выбирает, на кого направить луч, кому и когда возложить на голову свою невидимую для глаз простого смертного руку. Пытаюсь предположить, что посвящение в сан на Вселенском уровне зависит лишь от ступени Высокого Духа, на которую посвящаемый поднялся, которую, наверное, выстрадал.

62. Самое интересное на свете занятие – оставаться наедине с собой, со своим мозгом, где, как в капле океан, сосредоточена вся Вселенная. Гасить (отодвигать, сворачивать) свое сознание – фильтр, не пускающий нас к Предсознанию, выходить на контакт с тончайшей вибрацией Микромира.

63. Ты тихо подкручиваешь свою гайку у штурвала всемирной истории, догадавшись, что именно эта гайка является ключевой. Как многие рвутся к тому, чтобы управлять, абы чем, только управлять и быть на виду. И какое утонченное удовольствие – управлять (и не какой-нибудь конторой, а мировым процессом) незримо, без малейшей ряби на поверхности.

64. Когда ты стал смотреть на все происходящее со Вселенских позиций, стало возможным спокойно воспринимать вашу земную возню. Может быть, именно ты – та раковая клетка, которая погубит весь организм? Или же ты – микроб, полезная бактерия, способная его исцелить?

А может быть, каждый из вас – и подобная клетка, и подобная бактерия? Все зависит от обстоятельств, заставляющих клетки и бактерии активизироваться.

И уголовное дело № 1-871, закрытое лжеприговором, оно тоже – маленькая раковая клеточка во Вселенском Измерении. Она разрастается, она активизируется, еще недавно ее можно было легко погасить, но она уже достигла оглушающей мощи, потому что Высший Вечный Вселенский Разум тоже выносит свои приговоры.

И Приговор – вынесен. Вынесен по Закону Вселенской Регуляции. А Там не подтасуешь факты, не припрячешь документы.

Там – Знают.

65. В утлую коммуналку, с гниющими стенами, поеденными грибком, и обвалившимся местами потолком, пришел человек. Он был хорошо одет, ухожен, каждый жест, каждый взгляд выдавал в нем человека преуспевающего, уверенного в себе. Тем не менее, он не утратил способность Видеть и Слышать, хотя способность делать это по большому счету, с большой буквы нередко у крупных делателей денег притупляется или утрачивается вовсе.

Он искренне восхищался картинами, хотя как человек, понаторевший в коммерции, прекрасно знал, что нельзя восхищаться товаром, который хочешь приобрести. Надо делать вид, что приобретать ты ничего не намерен, тем более эту дохлую жабу, которую тебе пытаются втюхать за тройную цену.

Он не воспринимал картины товаром. Он общался с ними, он их Видел, Слышал, Чувствовал.

Я захотел подарить ему одну из картин. Дарю я крайне редко и никогда не дарю тому, кто об этом просит.

Он не просил. Он купил сразу девять картин, но мы торговались. Торговались как-то странно: он хотел дать больше, я не соглашался брать.

Впервые в жизни я стал богат. Может быть, для преуспевающего бизнесмена это покажется грошами, но для меня это было весьма солидно. Для меня открывались заманчивые перспективы, ну, конечно, заманчивые в рамках земного бытия.

Я снял себе на полгода отдельную квартиру, сутки в ней отсыпался. Потом ее обустроил, пригласил гостей, еще, еще. Через месяц (целый месяц!) я вдруг сообразил, что за целый месяц не написал ни одной картины, я пытался, честно пытался, но получалась какая-то ерунда. Из моей шикарной квартиры Окно во Вселенную не открывалось.

Вечером я вернулся в свою пропахшую кислыми щами коммуналку, с обвалившимся потолком и оклеветавшей героя моей книги соседкой, и, счастливый, склонился над холстом.

66. В медицине появилось понятие межклеточной вибрации как формы существования биологической клетки. В живописи давно обнаружена энергетическая вибрация. Взаимосвязь – прямая. Живопись способна регулировать межклеточную вибрацию, формировать поле здоровой клетки. И прекрасно это делает. Но не всякая.

67. Творящая сила Сверхсознания провела нас от амебы, от лягушачьей икринки, от обезьяны хвостатой или чего-то там еще до нынешнего образа. Кто сказал, что эволюция – конечна? В нас еще такой огромный запас Сверхсознания, способного творить. И сотворить из нас еще нечто такое, перед чем современный человек, как икринка головастика перед современным человеком.

68. Художник, учившийся живописи у профессора института изящных искусств, сажает человека позировать, пишет его внешность. Художник, учившийся живописи у Вселенского Разума, общается с человеком, постигает его душу, чтобы написать Портрет Души. Внешность в этом портрете никакой роли не играет. Автор ищет и передает не внешнее сходство, он передает Тонкую Космическую Вибрацию, связанную с данной натурой.

Живопись, сделанная классно, искусно с точки зрения ремесла, не несет (и не может нести) в себе Тонкой Космической Вибрации, если она сделана без ритуала Вхождения. Чудотворная икона потому и творила чудеса, что сначала монах, ее автор, достигал Вхождения, потом уже брался за кисть.

69. Я никогда не увижу тебя, я никогда не смогу сделать тебе зла, кто я перед тобой? Скажи мне, кто же ты? Кто ты, диктующий мне тексты, до которых я никогда бы не додумался сам?

– Я что-то скажу тебе, но не все. Я жил в шестнадцатом веке, в Угличе. Однажды ночью меня разбудил стук в дверь. Нет, в дверь не стучали, в нее колотили ногами и чем-то тяжелым, пока ни вышибли. Меня схватили, бросили в темницу. Прежде чем отрубили мне голову, меня спросили о царевиче Димитрии. Но я ничего о нем не знал. Таких, как я, было несколько сот человек, около двухсот казнили, другим вырвали языки, но я не думаю, что к убиению отрока девяносто девять из ста имели какое-то отношение. Все это было каким-то нелепым, подобным сну кошмаром, чудовищным и непоправимым. Но сегодня я дорожу своей судьбой и не променяю ее ни на какую другую.

Запись показалась мне довольно странной, я пытался постичь ее смысл. Но вскоре появилась еще одна:

– Я жил в семнадцатом веке. Я выполнял свой долг, служил тому, кому присягал. Когда нас повесили вдоль Кремлевской стены, и для устрашения горожан мы провисели всю зиму, колотясь на ветру о стену своими окоченевшими телами, я понял, что все еще только начинается для меня, и ничуть не позавидовал тем несчастным, которые усердно волокли меня, потом накидывали мне петлю на шею и тянули меня куда-то вверх, к небу, наверное.

Третья запись кое-что прояснила, хотя была не менее странной, чем первые две:

– К тридцать седьмому году я имела неосторожность быть женой генерала. Я любила другого, но мама настаивала, говорила: тот – бедный, к тому же – «из бывших», у него никаких перспектив, а этому – нет и сорока, а он уже – генерал. Мне было семнадцать, послушалась матери. Прожили мы с мужем три дня. На третью ночь после свадьбы мужа забрали, больше я его никогда не видела. А я стала – ЧСИР (член семьи изменника Родины). Слишком много членов семей обивало пороги карательных органов, они пытались что-то доказать, чего-то добиться, отвлекали занятых людей от работы. ЧСИРов стали забирать и отправлять подальше. На Колыме я работала на драге. Выжила. В сорок седьмом меня освободили, в пятьдесят шестом реабилитировали, но почему-то я не горюю о своей судьбе. Если бы я прожила свою жизнь благополучной, в масле катающейся генеральской женой, я бы не Услышала, не Увидела, не Поняла Главного. То, чего никогда не услышит, не увидит, а поймет слишком поздно и тот, кто мужа оклеветал, и тот, кто подписал наши лжеприговоры. Я их очень жалею, но я не могу уже им помочь.