Неофит - Смит Гай Н.. Страница 37

— Вот он, вот он! — Джо Роуэлл кричал, чтобы его было слышно сквозь шум ветра, так крепко вцепившись в руку Джоби, что она онемела. — Почерневшее старое дерево, оно крепкое, как и прежде, парень. Это надгробье твоей матери. Вот сюда она и пришла, отсюда они ее забрали, и если ты прислушаешься к ветру, то, может быть, услышишь, как она говорит с тобой, точно так же, иногда мне кажется, будто она обращается ко мне.

Джоби казалось невероятным, что дерево может вырасти таким огромным, что буря не вырвала его корни. Ширина его ствола была почти с ширину его дома. Это дом твоей матери, он все еще принадлежит ей, Джоби.

Обугленные ветки хватались за воздух, как щупальца какого-то сказочного чудовища; чувствовалась его мощь. Корни дуба были мертвы, его ствол и сучья обгорели, превратив дерево в ужасную карикатуру на то, чем оно было, но дуб все еще жил. Даже когда он упадет и сгниет, он все еще будет жить; он будет возвышаться перед тобой, как нечто священное, неподвластное ни силам природы, ни человеку. Чувствовался его горелый запах смерти, словно запах тлеющей плоти, хотелось убежать, чтобы не броситься к нему, не умереть у его могучего ствола.

Джоби почувствовал, что его спутник больше не сжимает его руку, а стоит рядом, опустив голову, в почтительной позе, что противоречило характеру хранителя Хоупского леса. И тогда Джоби повернулся и побежал.

Он бросился бежать стремглав, не обращая внимания на ветки, злобно хлеставшие его тело, на шиповник, цепляющийся ему за ноги так сильно, что приходилось вырываться. Вернись, мальчик-колдун, твоя мать ждет тебя.

Нога его зацепилась за корень, и Джоби упал; на секунду все вокруг почернело. Непроницаемая темнота, в которой затаилось зло, эти ненавистные, шепчущие существа, от чьего зловонного дыхания его тошнило. Он боролся с ними, ругал их последними словами, чтобы они отстали от него. И внезапно снова стало светло: перед его глазами был серый сумрак, холодный дождик брызгал ему в лицо, возвращал его к жизни.

Он с трудом поднялся, прислушался, но вокруг стояла тишина, не слышно даже криков королевского белого фазана в охотничьем заповеднике Джо Роуэлла; казалось, что здесь нет жизни. Он огляделся, увидел массу мертвых папоротников и куманики: бесформенное чудовище, преследующее его, изрыгающее золотисто-коричневые листья из своей пасти. Он снова бросился бежать, не смея оглянуться, увертываясь от деревьев, которые вставали у него на пути.

Ты пропал. Ты никогда не покинешь Хоупский лес.

И тогда он увидел бледную зелень осенних пастбищ, мирно пасущихся овец с клеймом Спарчмура на их шерсти. Он пробежал последние двадцать метров, бросился лицом вниз на мягкую, влажную траву, вцепился в нее, чтобы убедиться, что это все происходит на самом деле, что это не мираж в сыром, мертвом Хоупском лесу. Он лежал, зарывшись лицом в траву, чувствуя, как дрожит все его тело. Она и есть зло, я говорил тебе.

Джоби поднял голову, почти ожидая увидеть Элли Гуда, стоящего перед ним, но никого не было. Я бы хотел, чтобы ты был моим другом, но Салли Энн это бы не понравилось, а мы собираемся когда-нибудь пожениться, У нее будет от меня ребенок. Прости меня за то, как я обошелся с тобой, Элли. Я бы хотел еще раз увидеть тебя, чтобы сказать об этом. Но она — не зло, Элли, не как моя мать. Просто она... странная.

Снова засветило солнце, гряда темных облаков уплыла, и Джоби увидел, что в горах прошел дождь. Внезапно начавшийся ливень хлестал высокие вершины, а за ним начала появляться радуга.

Он поднялся, отряхнулся. Он заспешил, потому что не хотел встречаться с егерем. Он содрогнулся от этой мысли, попытался выкинуть почерневший остов каменного дуба из памяти, повторяя себе, что его мать умерла, внушая себе, что мысль эта не оставляет его только потому, что он позволяет ей задержаться.

Ночью опять послышался шепот, коварный шорох, словно крысиные колонии строили себе гнезда за дверью чулана и на чердаке. Повсюду.

Проклятье, будьте вы все прокляты, вы мертвы, вы не можете причинить мне вреда.

Можем.

Джоби положил на колени гитару, начал перебирать струны, но почему-то сегодня у него ничего не получалось, выходили резкие звуки, голос был скрипучий, он не мог вспомнить слов, которые знал наизусть.

Здесь ничего нет. Я уничтожил зло на чердаке. Салли Энн сказала, что в чулане пусто.

Она солгала тебе, Джоби. Нет, она бы не стала лгать.

Что ж, тем не менее, ты здесь. Послушай... Послушай, что говорит твоя мать. Только ее тело умерло у священного дуба, а душа ее жива. Не отдавай свою душу этой девочке-колдунье, она и тебя уничтожит.

О, ну почему только Салли Энн не пришла сегодня вечером? Уже больше десяти, она не придет. Чувство одиночества смешалось со страхом, когда он попытался играть и петь. Он на время успокоил их, но он знал, что они все еще там. Он чувствовал их, их холод, их затхлый запах, запах зла. Лампа мерцала, грозя погаснуть.

Он устал, не мог больше им сопротивляться, и они это знали. Иди же к ней, Джоби. Я не могу пойти в Спарчмур ночью.

Смех, издевательские насмешки, заставившие его броситься к двери чулана и забарабанить по ней кулаками. «Замолчите, ради Бога, замолчите!» Он отпрянул, потому что сама прикосновение к дереву двери было отвратительно для него, даже в дереве чувствовался их холод. Злой, отчаявшийся, Джоби колотил ногой в ботинке по двери, пока чуть не выбил стул.

Он отошел, тяжело дыша. И тут он понял, внезапно его осенило, как он может разрушить их и весь этот заколдованный дом, где все еще продолжала жить его мать. О Боже, он знал, как это сделать, поражаясь, почему не подумал об этом раньше.

И внезапно они успокоились, как будто его мысль напугала их, заставила замолкнуть, перестать издеваться над ним.

Теперь пришла очередь Джоби посмеяться, и его смех эхом отозвался на чердаке, разлетясь в тишине. Он снова заиграл, на этот раз аккорды выходили сами собой, слова песен звучали уверенно, с силой.

И он знал, что сможет победить. Он только жалел, что Салли Энн не было с ним, чтобы разделить его триумф.

Глава 16

Джоби дождался рассвета. Не стоило бросать вызов этим силам в темноте — он мог бы оказаться в невыгодном для себя положении. На этот раз он должен победить, он не мог даже думать о поражении.

Он вышел и принес топор. Он ощутил его тяжесть, его мощь, как будто топор был продолжением его собственной ярости против врагов. Одним ударом Джоби разбил старый сосновый стол, разрубил его, превратив в груду кусков дерева, и это вселило в него чувство непобедимости.

Наступила очередь качалки: она запрыгала, перевернулась, он снова ударил по ней топором, разрубил спинку. Он словно бы рубил хворост на растопку, каждый удар имел цель; топор задел за висячую лампу, разбил стекло. Его звон прозвучал для него симфонией.

Он почувствовал, как по щеке потекла тоненькая струйка крови — туда угодил отлетевший осколок — но не обратил на это внимания. Это, несомненно, был лучший миг в его жизни. Он чувствовал, как они струсили, сгрудившись в темноте в немом ужасе. Это вам за все то, что вы со мной сделали. Теперь настал мой черед.

Он окинул взглядом комнату, остановился на старой табуретке, на которой столько часов просидел в раннем детстве.

Вся расшатанная, когда-то покрашенная в черный цвет, но теперь краска потрескалась и отлетела, открыв местами дерево. Черно-коричневая, пестрая. Ему вдруг показалось, что табуретка изменила форму, превратилась в омерзительное существо, покрытое грязной шерстью, выгнувшее спину дугой, злобно уставившееся на него. Джоби тихо рассмеялся, поднял топор, он не торопился, потому что хотел посмаковать воспоминания. Существо струсило — казалось, оно поняло.

Он с силой опустил топор, разрубил старую табуретку на две равные части, громко вскрикнул от боли, когда сталь топора врезалась в каменный пол, задрожала, и сила удара отдалась ему в плечо.