Роза - Смит Мартин Круз. Страница 18

— Судя по тому, что я о нем слышу, он принадлежал к породе тех, от кого я, не задумываясь, бросился бы на противоположную сторону через любую грязь, только бы избежать встречи.

Красными чернилами Блэар пометил на карте места, где жили Джон Мэйпоул, вдова Мэри Джейксон и Роза Мулине.

Мысли его все время возвращались к Розе. Почему тогда, накануне, она не стала никого звать на помощь? Почему она даже до конца не оделась? Ведь ее вещи лежали рядом на стуле. А она на протяжении всего разговора оставалась в одной только влажной сорочке. Когда она бросила настороженный взгляд в сторону входной двери, не был ли он продиктован на меньшим, чем у Блэара, страхом, что ее — или их — могут увидеть?

Джон Мэйпоул жил неподалеку от Скольз-бридж, на улочке, где кирпичные дома прижимались друг к другу стенами так плотно, что линии крыш почти сливались в одну. Между домами неподвижной серой массой застыл воздух, такой густой от сажи и пыли, что Леверетт и Блэар, казалось, физически ощущали его давление. Мэйпоул явно принадлежал к числу тех евангелических проповедников, которые стремятся неотрывно находиться вместе с паствой и ради этого готовы не только опуститься в любую преисподнюю, но и оставаться там ночевать.

Леверетт отпер комнату, вся обстановка которой состояла лишь из постели, стола с несколькими стульями, чугунной печи, комода, умывальника и ночного горшка с крышкой; пол комнаты был покрыт линолеумом, рисунок которого от времени потемнел, стерся и уже не поддавался определению. Блэар зажег висевшую на стене масляную лампу. Ее тусклый свет достиг-таки того, что, несомненно, служило в этой комнате предметом особой гордости — написанной маслом картины, изображавшей Христа в столярной мастерской. Христос казался очень хрупким и непривычным к тяжелой работе; к тому же, с точки зрения Блэара, для человека, державшего в руках пилу, выражение лица у Христа было слишком отрешенное. Ноги Христа утопали в завитках стружек. Через окно, расположенное у Него за спиной, виднелись ветви оливковых деревьев, терновые кусты и голубое Галилейское море.

— Мы оставили комнату нетронутой на случай, если Джон вернется, — сказал Леверетт.

В самом центре другой стены висело отлитое из сплава олова и свинца распятие. На полке свободно, слегка наклонившись, стояли Библия, несколько порядком зачитанных богословских работ и одна-единственная мирская книжка: тонкий томик толкового словаря Уодоворта. Блэар открыл несколько ящиков комода и бегло осмотрел черные шерстяные рясы и костюмы бедного викария.

— Материальные вещи Джона не интересовали, — проговорил Леверетт. — У него было только два костюма.

— И оба они здесь. — Блэар вернулся к книжной полке, перелистал Библию и остальные книги и аккуратно и прямо поставил их на место. Они не упали, так и остались стоять. Видимо, в наклонном положении они стояли недолго, потому что переплеты еще не успели деформироваться. — Тут ничего не пропало?

— Дневник, — ответил, глубоко вздохнув, Леверетт. — Джон записывал свои мысли. И это единственное, что пропало. Я первым делом начал искать именно его.

— Почему?

— В нем могло обнаружиться что-то, способное подсказать, о чем он тогда думал или куда мог отправиться.

— Вы читали когда-нибудь этот дневник?

— Нет, никогда, он вел его только для себя.

Блэар обошел комнату, подошел к окну; оно было настолько грязным, что позволяло вполне обходиться без занавески.

— К нему приходил сюда кто-нибудь?

— Джон проводил здесь заседания Фонда, который он создал в помощь жертвам взрыва, а также Общества морального совершенствования рабочего класса. Ну и, конечно, совета «Дома для женщин».

— Да он был самым настоящим радикалом, — фыркнул Блэар. — Он курил?

— Нет. И никому не позволял тут курить.

— Леверетт, в письме вы охарактеризовали себя как не только друга Мэйпоула, но и человека, которому он многое поверял. Из этих слов можно заключить, что он рассказывал вам нечто весьма доверительное. Что именно?

— Сугубо личные моменты.

— Не кажется ли вам, что теперь, когда его нет вот уже два месяца, пора бы их и обнародовать?

— Если бы я был убежден, что те личные чувства, которые доверял мне Джон в рамках нашей с ним очень близкой дружбы, как-то связаны с его исчезновением, естественно, я бы сделал их вашим достоянием.

— Насколько близки вы с ним были? Как Дамон и Пифиас [16] , Иисус и Иоанн, Панч и Джудди [17] ?

— Не надо меня провоцировать.

— Я лишь пытаюсь выжать из вас правду. Вы мне описали святого, которого просто не могло существовать в действительности. Но моя задача — не эпитафию на надгробие Мэйпоула написать, а найти этого сукина сына.

— Я бы вас попросил не прибегать к подобным выражениям.

— Ну, Леверетт, и типчик же вы, однако!

Даже в полумраке, что стоял в комнате, Блэару хорошо было видно, как вспыхнуло лицо управляющего. Блэар немного приподнял картину и ощупал холст с тыльной стороны. Потом измерил шагами размеры комнаты: десять на двадцать футов застеленного линолеумом пола, со всех сторон упирающегося в побеленные кирпичные стены. Потом дотянулся до оштукатуренного потолка: в одной стороне комнаты высота его была семь футов, в другой шесть. Блэар вышел на середину комнаты и опустился на колени.

— Это еще зачем? — спросил Леверетт.

— Знаете, как бушмены учат своих детей выслеживать добычу и читать следы? Отец дарит сыну черепашку — как мы дарим щенка или котенка. Потом выпускает эту черепашку на свободу, и сын должен найти ее по тем царапинкам, которые коготки черепашки оставили на голых камнях.

— И вы сейчас ищете такие царапины?

— Честно говоря, я искал следы крови, но меня бы устроили и царапины.

— И что же вы обнаружили?

— Ни черта. Я же не бушмен.

Леверетт достал из кармана часы:

— Пожалуй, я вас сейчас оставлю. Мне еще нужно передать преподобному Чаббу приглашение на сегодняшний ужин.

— А он там с какой стати понадобился?

— Преподобный Чабб выразил некоторые сомнения относительно вашего соответствия порученной миссии, — несколько неохотно ответил Леверетт.