Золотой Лис - Смит Уилбур. Страница 86

Он испытывал умиротворение, глубокий душевный покой. Он только что проделал трудную, но бесконечно важную работу, проявив редкое мастерство и добившись полного триумфа. Знал, что вскоре удостоится новых почестей и наград, но никакие награды не могли сравниться с этим чувством воистину творческого наслаждения, ласкавшим его усталую душу.

Ибо его творение превзошло шедевры Моцарта или Микеланджело. Он использовал как исходный материал целую страну и целый народ, горы, долины, озера, реки, поля, миллионы человеческих существ. Он перемешал их на палитре художника, а затем, в огне, дыму, крови и смерти, сотворил из них свой бессмертный шедевр. Да, его творение превзошло все, что когда-либо создавалось рукой творца. Он знал, что Бога не существует – по крайней мере, в том виде, в каком его представляют себе епископы и имамы, которых он только что унизил и подчинил своей воле. Он, Район, знает другого Бога, реального, земного. Это двуликое божество власти и политического мастерства – и он, Район, его пророк. И настоящая работа только начинается. Сначала одна страна, думал он, затем еще и еще, и наконец весь континент будет у его ног. Возбуждение еще несколько минут не давало ему уснуть, но, когда сон все же овладел им, мысли вдруг потекли совсем в ином направлении.

Трудно сказать, что было тому причиной – может быть, этот домик, ветер и шум океана вызвали у него эти ассоциации, кто знает, но он подумал о Николасе. В ту ночь ему снился его сын. Он вновь видел застенчивую напряженную улыбку, в ушах звучал его голос, он слышал его смех и чувствовал маленькую ручонку, свернувшуюся в его руке, как крохотный пугливый зверек.

Когда он проснулся, это наваждение стало еще сильнее и неотвязнее. Пока он сидел за своим рабочим столом, образ сына куда-то отступил, и он смог сосредоточиться на шифровках из Гаваны и Москвы, передаваемых через спутник связи. Но стоило ему встать из-за стола и бросить взгляд через открытое окно на раскинувшийся внизу пляж, как тут же померещилась маленькая стройная загорелая фигурка, плещущаяся в зеленых волнах прибоя, и послышался тоненький нежный голосок сына.

Возможно, это была всего лишь реакция на бойню, устроенную им на улицах Аддис-Абебы, или на воспоминания о сыновьях абуны с глазными яблоками, свешивающимися на щеки, и детскими гениталиями, торчащими у них изо рта, но в последующие дни желание увидеть сына превратилось у него в навязчивую идею.

Сейчас он не мог покинуть базу «Терцио»; ставки в игре, которая разворачивалась на гигантской шахматной доске, именуемой Африкой, были слишком высоки. Вместо этого он передал через спутник запрос в Гавану и в течение часа получал нужный ему ответ.

Как он и ожидал, после Эфиопии они уже ни в чем не могли ему отказать. Николас и Адра прибыли с Кубы первым же транспортным самолетом. Когда «Ил» приземлился на базе «Терцио», Рамон ждал их у самой взлетно-посадочной полосы.

Он видел, как его сын спускается по трапу. Тот шел впереди Адры, шел самостоятельно и больше не держался за ее руку, как маленький. Его голова была настороженно повернута, шаг легок и пружинист; сойдя с трапа, он на мгновение задержался и быстро осмотрелся вокруг; в его глазах светилось любопытство.

Рамона охватило какое-то необычное чувство, похожее на нетерпение и гордость, с которыми он ждал приезда сына, но только еще более сильное. Он еще не испытывал ничего подобного ни к одному живому существу. Долгие томительные минуты незаметно следил за сыном, укрывшись в толпе выгружающихся из самолета солдат и снующих носильщиков и спрятав глаза за стеклами солнцезащитных очков. Ему не хотелось называть это чувство так, как оно на самом деле называлось. Ни за что на свете он не признал бы, что обозначается оно простым словом «любовь».

И тут Николас заметил его. На его глазах мальчик весь как-то сразу переменился. Он бросился было к нему бегом, но, не сделав и десяти шагов, овладел собой. Выражение неподдельной радости, промелькнувшее в его прелестном личике, моментально уступило место привычной бесстрастности. Он неторопливо подошел к «джипу», в котором сидел Рамон, и протянул ему руку.

– Здравствуй, отец, – негромко произнес он. – Как ты поживаешь?

Рамон чувствовал почти непреодолимое желание обнять его. Он некоторое время сидел не двигаясь, пока не преодолел слабость, затем взял протянутую руку Николаса и обменялся с ним сухим рукопожатием.

Николас ехал на переднем сиденье «джипа» рядом с отцом. Адра сидела сзади. По пути от аэродрома к штаб-квартире у пляжа они миновали партизанский лагерь, и Николас не смог сдержать своего любопытства. Свой первый вопрос он задал очень нерешительно, робким, почти просящим голосом:

– Почему здесь все эти люди? Они что, тоже сыновья революции, как и мы, отец?

Когда Рамон ответил без тени раздражения, следующий вопрос прозвучал уже гораздо увереннее. Когда же и на второй вопрос был дан столь же дружелюбный ответ, мальчик окончательно расслабился и с интересом стал разглядывать все то, что происходило вокруг.

Люди у дороги, завидев Рамона, отдавали честь вслед проезжающему мимо них «джипу». Краешком глаза он видел, что Николас выпрямлялся на своем переднем сиденье и так же брал под козырек с лихостью испытанного ветерана. Району пришлось отвернуться, чтобы спрятать улыбку. Бойцы тоже замечали это и весело скалились им вдогонку.

Когда они прибыли в штаб-квартиру, ординарец Рамона дожидался его с целой кипой шифровок, полученных через спутник в его отсутствие. Однако ничего особенно важного среди них не оказалось, и Рамон быстро с ними разобрался. После этого он сразу направился к домику, стоявшему рядом с его собственным, который был отведен Николасу и Адре. Войдя на веранду, он услыхал возбужденное щебетание мальчика, но оно моментально прекратилось, как только он появился в дверях. Николас вновь притих и ушел в себя, украдкой наблюдая за отцом.

– Ты захватил свои плавки? – спросил его Рамон.

– Да, отец.

– Хорошо. Надень их. Мы сейчас пойдем купаться. Вода в лагуне была теплой и спокойной.

– Смотри, отец, я уже могу плавать кролем – а не как раньше, по-собачьи, – похвастался Николас.

Они вместе поплыли к коралловому рифу; Рамон на всякий случай держался рядом, но Николас доплыл без посторонней помощи, лишь изредка останавливаясь, чтобы перевести дух. Они бок о бок сидели на верхушке рифа и вели серьезный разговор о том, как этот риф создавался миллионами крохотных живых существ; Рамон внимательно изучал сына. Он был очень красивым мальчиком, высоким и сильным не по годам. Со времени их последней встречи его речь еще больше обогатилась. Иногда ему казалось, что он беседует чуть ли не со взрослым человеком.

Потом они вместе обедали на веранде. Рамон вдруг обнаружил, что очень соскучился по стряпне Адры. С каждой минутой Николас становился все спокойнее и непосредственнее. У него разыгрался аппетит. Он попросил вторую порцию копченой кефали. Рамон разрешил ему выпить полбокала сильно разбавленного вина. Николас потягивал его с видом знатока; его буквально распирало от гордости, что с ним обращаются, как со взрослым.

Когда Адра пришла, чтобы отвести его в спальню, он послушно соскользнул со своего стула, но не позволил ей взять себя за руку и, обойдя стол, подошел к отцу.

– Мне здесь очень нравится, отец, – официально заявил он и протянул ему руку.

Пожимая ее, Рамон почувствовал, как в груди у него что-то сжалось, будто ему не хватало воздуха.

Всего за неделю Николас стал всеобщим любимцем в «Терцио». Некоторые инструкторы и бойцы АНК привезли с собой в лагерь семьи. Жена одного из них была школьной учительницей, выпускницей университета Вестерн Кейп в Южной Африке. Она организовала школу для детей, живущих на базе. Рамон отправил Николаса в эту школу. Она размещалась под тростниковым навесом, где были установлены ряды скамеек, сколоченных из грубо обструганных досок.

Очень скоро выяснилось, что Николас по своим знаниям и развитию ни в чем не уступает детям на три-четыре года старше его. Преподавание велось на английском языке, и он быстро достиг в нем впечатляющих успехов. У него был звонкий приятный голос, поэтому его определили на роль запевалы. Он научил остальных детей «Земле обездоленных» и другим революционным песням, которые учительница перевела на английский. Он привез с собой свой футбольный мяч, что, конечно же, подняло его на недосягаемую высоту в глазах сверстников. Команда рабочих, специально присланная из лагеря по приказу генерал-полковника Мачадо, оборудовала возле школы футбольное поле, разметила его известкой и установила стойки ворот. Футбольное мастерство Николаса произвело на его партнеров столь сильное впечатление, что они прозвали его Пеле; отныне матчи проводились ежедневно и стали примечательной чертой лагерной жизни.