Мое сердце - Смолл Бертрис. Страница 66

Еда была обильной и состояла из нескольких перемен блюд, каждая из которых сопровождалась музыкой с галереи для менестрелей. Обед начался с больших блюд, внесенных в зал лакеями, ведомыми церемониймейстером графа Линмутского. На блюдах лежали разнообразные дары моря: морская форель с лимоном и гарниром из кервеля; камбала в яичном соусе со сливками и укропом; креветки, сваренные в белом вине, фаршированные мясом лангусты; большая дубовая плошка со льдом, а на льду устрицы, только и ждущие того, чтобы их открыли и проглотили целиком. Здесь была половина огромной говяжьей туши, зажаренной с кровью, которую внесли и поставили на буфет, с тем чтобы ее потом нарезал помощник повара; несколько видов прекрасной ветчины; сочные каплуны, фаршированные сушеными фруктами; огромная индейка с устрицами и каштанами; целиком зажаренный фазан с перьями на золотом блюде; несколько больших пирогов с крольчатиной, со свининой, с гусятиной, каждый из которых ввезли на специальной тележке, так как они были слишком велики, чтобы нести их на руках. Были здесь горшочки с морковью на меду, варенный в вине горох с луком-пореем и салатом-латуком. На стол подали прекрасный белый хлеб, масло, соль, но вершиной пиршества стала кабанья голова.

Честь внести ее в зал была предоставлена молодому Генри Эдварсу, старшему сыну Виллоу. «Когда-нибудь, — подумал Робин, — у меня будет свой сын, которому я поручу эту честь, но пока что это сделает Генри». Гордый своей миссией мальчик, внешне очень похожий на своего отца в молодости, вышел вперед, сопровождаемый церемониймейстером, музыкантами и певцами. На огромном серебряном подносе, слишком для него большом, покоилась кабанья голова, убранная листьями лавра и розмарина, с лимоном в пасти, долженствующим символизировать изобилие. Когда Генри вошел в зал, все собравшиеся встали и запели:

Кабанью голову в руке несу я,

Убранную лаврами и розмарином;

Я молюсь, чтобы все весело пели…

Водруженная в центре стола кабанья голова была встречена с еще большим восторгом.

Граф Линмутский и его гости с воодушевлением ели и запивали съеденное прекрасным вином из Аршамбо. Все, что останется, отдадут нищим, которые придут этой ночью к дверям Линмут-Хауса.

Когда со стола был убран десерт, состоявший из пропитанных в вине пирожных, густого молочно-яичного крема, фруктовых пирожков, засахаренных дягиля, лепестков роз и фиалок, сладких бисквитов и мальвазии, в зал вошли участники рождественской пантомимы, разыгравшие представление с участием святого Георгия, сарацина и дракона. Наряду с этими тремя главными героями в пантомиме участвовали и менее значимые, такие, как Дед Мороз со своим посохом, доктор, врачующий «раны», красивый мальчик с пиршественной чашей и прелестная кареглазая девочка с каштановыми кудрями и с традиционными рождественскими ветками омелы в руках.

Дети Виллоу и Робина тоже разыграли небольшое представление. Бесс Трокмортон улыбнулась Уолтеру Рэлею, который, оказавшись вне дворцовых ограничений, не сводил с нее глаз.

— Это напоминает мне мое детство дома, — задумчиво сказала она.

— И вам это нравится больше, чем ваша жизнь при дворе, Бесс? — спросил он. Она вздохнула:

— При дворе, так мне, во всяком случае, говорят, я служу высшим интересам своей семьи, которая всегда была на службе у короны. Я люблю королеву, свою повелительницу, но это не значит, что я не скучаю о более простой жизни в провинции, муже, детях и своем собственном доме. Такую жизнь я предпочла бы жизни при дворе. — Она печально улыбнулась. — Но я уже прошла ту пору жизни, когда могла бы котироваться на рынке невест, к тому же без приданого кому я нужна?

— Мне вы нужны, Бесс, — мягко сказал он. — Моего состояния хватит на нас двоих!

— А сколь долго вы сможете сохранить его, как только перестанете быть преданным и любящим рыцарем королевы, Уолтер? — спросила она. — Я не хочу быть причиной вашего падения после всего, что вы сделали, чтобы добиться своего нынешнего положения.

— Простила же она Лестера.

— Роберт Дадли, как вы знаете, — это особый случай, Уолтер. Они родились в один день и друзья с детства. В те времена, когда королева была всего лишь принцессой Елизаветой и была заключена ее сестрой Марией в башню, именно Роберт Дадли, сам находившийся под стражей, использовал свои личные, совсем небольшие средства, чтобы, подкупив стражу, сделать ее жизнь более терпимой, снабжая ее маленькими радостями жизни, хотя бы такими, как дрова для камина. Она любила Дадли, искренне любила. Думаю, она простила бы ему все что угодно, Уолтер, но мы-то ничем не защищены от ее гнева. И тем не менее спасибо вам за ваше предложение, я всегда буду лелеять его. — Я люблю вас, Бесс, — тихо сказал он. Элизабет Трокмортон покраснела.

— Я тоже люблю вас, Уолтер, — так же тихо ответила она и затем отвернулась от него, чтобы посмотреть на детей, с визгом и гамом игравших в чехарду.

Роберт Саутвуд взглянул на Уолтера Рэлея.

— Надеюсь, вы не возражаете против той простоты, с которой мм отмечаем этот день? — спросил он с улыбкой, тоже следя за детьми. — Эйнджел хотела, чтобы вы и Бесс встретили этот праздник с нами, но вообще-то я в отличие от многих других людей моего положения предпочитаю семейные торжества.

Уолтер Рэлей улыбнулся в ответ и кивнул:

— Только что Бесс и я говорили о том, как нам не хватает простой жизни. Я, однако, слышал, что вы решили возродить традиции своего отца и устроить для двора бал-маскарад по случаю кануна Крещения в новом году.

— Да! Королева пожелала этого, и я не смог отказать ей. После, однако, я постараюсь отойти от двора, по крайней мере до тех пор, пока моя жена не родит весной. Это ее первые роды, и мне посоветовали избавить ее от волнений. Если получится, мы вернемся домой в Девон, чтобы ребенок появился на свет в Линмуте.

Время было позднее, детей увели спать, и музыканты заиграли быструю лавольту. Граф Линмутский вывел свою жену в центр зала, и они открыли танцы. К ним быстро примкнули все остальные, но, когда кончилась лавольта и музыканты заиграли испанскую кэнери, Эйнджел ее танцевать уже не стала — зажигательная джига опасна в ее нынешнем положении. Наконец, когда день Рождества почти перешел в День святого Стефана, праздник подошел к концу.

Сэр Уолтер Рэлей и госпожа Трокмортон уехали еще раньше, помня о своих обязанностях перед королевой. Виллоу с мужем остались в Линмут-Хаусе еще на несколько дней, а Велвет и Алекс отправились домой через сад, оба весьма довольные своим первым совместно встреченным Рождеством.

Оказавшись вновь в своих апартаментах, Алекс нежно сказал своей жене:

— Сегодня у нас не было времени обменяться подарками, дорогая. Загляни под подушку.

Зеленые глаза Велвет округлились в предвкушении сюрприза, и она бросилась через спальню к своей постели. Сунув руку под пышную подушку, она вытащила из-под нее прочный, обтянутый белой кожей футляр для ювелирных изделий и, открыв его, обнаружила в нем роскошное ожерелье из бриллиантов и рубинов с укрепленным в центре его ограненным в форме сердечка камнем темно-красного цвета.

— О, Алекс! — Она вынула ожерелье из белого атласного ложа и подержала его против света. — О, Алекс! Он довольно улыбнулся:

— Я рад, что наконец-то смог лишить тебя дара речи, Велвет. Значит ли это, что вещица тебе нравится?

— О да, милорд! Она мне нравится! Очень нравится! Это самая красивая вещь, которая у меня когда-нибудь была! — Сжимая в руке подарок, она повисла на нем и крепко обняла.

Его руки скользнули вокруг ее талии, и он вдохнул теплый аромат духов. Затем склонился к ее шее и вздохнул.

— Черт возьми, дорогая, как же я тебя люблю! Никогда не подозревал, что любовь может быть таким всезахватывающим чувством, и Господь свидетель, я не жалею ни о едином мгновении! Я кляну себя за то, что был таким самонадеянным болваном по отношению к тебе все эти годы.

Велвет прильнула к плечу Алекса, ее сердце переполняло какое-то чудесное тепло. Так вот какая она, любовь, подумала она. Совсем не неприятное чувство. Более чем терпимое. Она счастливо вздохнула, когда он теснее прижал ее к себе.