Черные доски - Солоухин Владимир Алексеевич. Страница 2

Самое место отметить, что собирательство может иметь свою идею или не иметь ее, быть идейным или безыдейным. Я знаю в Москве одного страстного, неутомимого собирателя. Когда я впервые попал в его квартиру, у меня разбежались глаза, да и было от чего им разбежаться. Вся квартира была забита разными интересными вещами и походила больше на антикварный магазин или, еще вернее, на развал, на барахолку, но только с уникальным и ценным барахлом. Всякий собиратель, на чем бы он ни специализировался, нашел бы для себя необходимый предмет. Стоило мне заикнуться, что меня интересуют колокольчики, как любезный хозяин полез под кровать и, побыв там некоторое время, достал колокольчик, которого у меня до сих пор не было. Если бы я заикнулся про подсвечник, был бы мне и подсвечник. Если бы я заикнулся про старинный стеклянный бокал, был бы мне старинный стеклянный бокал. Если бы я заикнулся про арабскую резную шкатулку, была бы мне арабская резная шкатулка. Если бы я заикнулся про старинный русский ларец, был бы мне старинный русский ларец. Если бы я заикнулся про фарфоровую тарелку, была бы мне фарфоровая тарелка. Если бы я заикнулся про набалдашник для трости, был бы мне набалдашник для трости. Тут было все, начиная от иконы и кончая табакеркой, начиная от медного будды, кончая хрустальным флакончиком, начиная от старинной пищали, кончая серебряной чарочкой, начиная от подлинного Рериха, кончая подсвечником и черепаховым гребешком.

Конечно, собирать все – тоже своего рода идея, тем более если собирать все, что касается старины. Но все-таки идеи в строгом смысле слова я здесь не вижу.

Конечно, собирать птичьи перышки-сначала воробьиные, голубиные, сорочьи, а потом попадется перо павлина, а потом перышко колибри, а потом перо райской птицы, а потом и жар-птицы, – конечно, в этом тоже есть некоторая идея, но все-таки это собирательство отличается же чем-нибудь от собирательства княгини Тенишевой, графа Уварова или упоминавшегося нами великого собирателя Третьякова. У этих собирателей была определенная, а именно русская идея, которая, как точнейший компас, вела их через океан старинных вещей и современной им живописи, позволяя выбирать из океана действительности только те крупицы, только те жемчуга, которые могут составить цельное, гармоничное ожерелье.

Этим я вовсе не хочу сказать, что собиратели Эрмитажа, в котором представлена живопись всех времен и народов, были идейно ущербнее и беднее Третьякова или Тенишевой и что мы собирателям Эрмитажа должны быть менее благодарны, нежели Третьякову. Я хочу сказать только, что разнообразнейшие виды собирательства могут нести в себе разной силы и разного характера идейные заряды, а могут и вовсе не нести их.

В любом случае собирателю свойственно сосредоточенное, углубленное проникновение в предмет. Все зрение, все внимание собирается в узкий пучок и уже не скользит по поверхности предметов, но вот именно проникает в глубину.

Взять мое полудетское увлечение, когда я собирал птичьи яйца. До сих пор летали вокруг меня птицы как птицы: воробьи, галки, трясогузки и голуби, которых я и не замечал вовсе или замечал как само собой разумеющееся, не обращая на них пристального, целенаправленного внимания. Потом, не помню каким образом, у меня появилось первое яйцо. Кажется, мне принесли его деревенские мальчишки. Это было крохотное желтоватое яичко в коричневых крапинках. Это было яичко, снесенное воробьихой.

Я нашел просторную картонную коробку, выстелил ее дно ватой и в левом верхнем углу, в том углу, с которого мы начинаем исписывать чистый лист бумаги, положил крохотное бурое яичко. Это была моя буква «А». Белая пустая страница требовала продолжения. Я начал думать, как бы мне достать яйцо скворца. Тут и там на деревьях были приделаны скворечни, но ломать ради одного яичка обжитой крепкий домик я никогда бы не мог себе позволить. А между тем стремление добыть новое яйцо полностью овладело мной. Я перестал работать, потерял аппетит, каждую минуту я думал только о скворчином яйце. Добыть его было в течение нескольких дней самым большим моим желанием, заслонившим и вовсе вытеснившим все остальные желания. Вскоре я разглядел, что на липе, против окон моего соседа, крыша на ветхом, еще, наверно, довоенном, скворечнике едва держится на одном перержавленном гвозде. Ее можно приподнять и опустить на прежнее место как ни в чем не бывало. Все-таки лезть в чужую скворечню у всех на глазах было неловко. Ночью я, как самый заправский вор, дождался, пока погасли в селе все огни, крадучись подтащил к липе лестницу и полез воровать заветное яйцо. Я воровал его, во-первых, у скворчихи, а во-вторых, как бы и у хозяина скворечни – моего соседа. Крыша птичьего домика действительно приподнялась без труда. Я засунул руку в скворечник и наткнулся на живую теплую птицу. Она так крепко сидела на гнезде или, может быть, спала в своей уютной безопасности, что не шелохнулась от прикосновения моей руки. Лишь после того, как я стал подбираться рукой под ее теплое, а по сравнению с прохладной росистой ночью, казалось, под обжигающе горячее брюшко, она встрепенулась и, юркнув в леток и тревожно, пронзительно вскрикнув, улетела в темноту ночи. Мои пальцы нащупали пять или шесть яичек, тоже показавшихся мне горячими. Одно я бережно взял, поставил крышу на место, вдавив ржавый гвоздь в трухлявую дощечку глубже, чем он был, и стал спускаться на землю.

Свой трофей я разглядывал и теперь, ночью, при трепетании быстро сгорающих спичек, но как следует разглядел только утром при белом свете. Яйцо оказалось чистейшего поднебесного цвета, без единой крапинки, без единого пятнышка, удивительно голубое, глубокого голубого цвета, произведение природы. Драгоценную добычу я положил рядом с первым, коричневым яичком, и, таким образом, было сказано мое «Б». Теперь скворцы перестали меня интересовать, они как-то сразу выпали из поля зрения, а все мое внимание сосредоточилось на грачиных гнездах. Вскоре в коробке появилось третье яйцо, гораздо крупнее двух первых, зеленого цвета, в коричневых, по зеленому фону крапинках. И вот меня понесло. Вспоминая теперь эти дни, я могу сказать, что я был как в угаре. Какая-то одержимость овладела мной. Утра я ждал с замиранием сердца, с волнующим сладким нетерпением. Ночью казалось: что-нибудь случится, и нельзя будет идти в лес, чтобы предаться желанным поискам. Но утро наставало, погода стояло хорошая (хотя плохая погода не могла бы остановит; меня тогда), и я отправлялся в наши перелески и проводил там целый день, пока не начинало смеркаться.

Я и раньше ходил в лес гулять. Но бывало, бродишь по лесу и не видишь ни одного птичьего гнезда. Известно что, отправляясь по землянику, не обращаешь внимания на грибы; идя по орехи, топчешь ногами ягоды. Если хочешь что-нибудь разглядеть в лесу, нужно держать это в своем воображении. Тогда наступает чудесное прозрение, и будешь на каждом шагу находить то, что хочешь. Точно такое прозрение нашло и на меня. Я ходил теперь в лес, держа в воображении одни только птичьи гнезда, и чудо началось: то и дело я стал обнаруживать их, не замечаемых мною раньше, как будто я действительно прозрел или надел некие чудесные очки.

Внимание мое по необходимости сужалось еще более. Так, иногда я искал и находил одни только дроздиные гнезда. В молодом частом ельнике, на трехметровой вы соте, на широкой разлапистой ветке, сделанные из мелких палочек и травы, гнезда представлялись мне верхом изящества и уюта. Дрозды поднимали шум, едва я приближался. По крику обнаруживалось, что в ельнике гнездится большая колония дроздов и что, если была бы нужда, можно бы заготовить сотни яиц. Но мне нужно было одно-единственное яичко да еще одно про запас, на случай, если неосторожно раздавишь.

В другой день я шел настроенный на сорочьи гнезда. Сороки вьют свои гнезда высоко над землей, ближе к верхушкам елей. Около ствола, у основания двух расходящихся из одного места сучьев, они сооружают из толстых прутьев гнезда с крышей. Крыша прутяная, как само гнездо. Вероятно, она служит защитой не от дождя, а от каких-нибудь непрошеных гостей, готовых полакомиться сорочьими яйцами или птенцами. Впрочем, никто ведь не знает, почему дрозды, грачи, сойки, совы, ястреба и вообще все другие птицы делают гнезда без крыш а сорока делает его неизменно с крышей.