Обладать - Байетт Антония С.. Страница 88

Меж голых двух утёсов конь ступил

На узкую тропинку, чьи откосы

Обглажены ветрами и одеты

В черничник, в можжевельник. Здесь по стенам

Вода сочилась, бурая от торфа

И чёрная от сажи травопала

Старинного. От поступи коня

Ссыпалась галька с тропки вниз куда-то.

От камня хладом веяло. Шёл путь

Всё уже и извилистей, наклонней.

Сколь времени спускался, он не ведал.

Но вот, сквозь крови пелену, усталость

Безмерную, он понял вдруг, что долго

Уж слышит звук воды, неверный, дальний,

Что, видно, долетал на крыльях ветра,

Как музыка, то громче, то слабее…

Потом он в гласе водном различил

Мелодию отчётливей, страннее —

Серебряные ноты заплетались

В воды продолговатое звучанье,

И было это вервие из звуков

Единым, серебристо-каменистым.

Всё дальше и всё ниже ехал рыцарь,

Теснее и влажнее стали стены,

Вот некий поворот, за ним прогал,

Как вкопаны они остановились —

Глазам их и ушам предстала тайна.

Подобье некой выемки внизу

Стены хранило водоём укромный,

Куда вода струёй спокойной сверху

Сбегала с выступца, она была

От пузырьков воздушных белой; в месте

Паденья, разбиваясь, походила

На тонкие стеклянные осколки;

Потом, чудесно вновь соединяясь,

Лежала мирно в чаше водоёма,

Храня свою упругость и дыханье,

Похожая на синий лёд в оправе

Пятнистой – чёрной и зелено-мшистой.

Средь чаши водоёмной был валун,

Возвышенный немного над водою.

В воде темнели смутно, шевелились

Растений перья от воздушных струек,

Взбегавших и слегка рябивших воду.

Валун был в изумрудную одежду

Из мха одет, но папоротник с мятой

На нём ещё росли, душисто, остро

Средь влаги пахли. С выступа вверху,

Откуда шла вода, сползала зелень

К земле, и здесь в ковёр живой единый

С лапчаткой, щитолистником сплеталась —

Тёмно-зелёный, с искрой аметиста.

На валуне сидела дева, пела

Сама себе, отчётливо, негромко.

И этот голос, ясный, золотой,

Свободно, без усилья изливался,

Без вздоха, без молчанья для раздумья,

Мелодией простой и бесконечной

И удивительной, как танец струек.

Как розы млечно-белые в конце

Дневного света в брошенной беседке

Всё осеняют собственным свеченьем,

Она бросала свет жемчужно мягкий

На всю свою окрестность. Облекала

Её из шёлка белая сорочка,

Что чуть волнилась от дыханья пенья,

Да поясок зелено-изумрудный.

Ступни с прожилкой голубой резвились

В воде и преломлялись в пару рыбок

Весёлых. Вот она их подняла,

И ей вода одела на лодыжки

Цепочки самоцветных крупных капель,

Не уступавших камешкам бесценным,

Сапфирам и опалам в ожерельи,

Обнявшем её шею беззаботно.

Её живые, пышные власы

Назвать златыми мало, ибо искры

Огня в них пробегали, как свеченье

От моря полунощного, и сумрак

Вкруг озаряли, и покуда песнь

Лилась, она слоновой кости гребнем

Чесала их, и будто прядь за прядью

Вплетались в звук воды и в песню эту,

И слышен в общей музыке ему

Её волос манящий тёплый шёпот,

И страстно захотел преодолеть он

Хотя б перстом пространство меж собою,

Кровавым, и волос стихией дивной,

Но лик её препятствовал.

Был лик

Спокойно-царствен, с сильными чертами,

Но, погружён в себя и в это пенье,

Лишён был выражения земного.

Едва глаза их встретились, как песня

Умолкла, и повисло вдруг молчанье,

Молчанье, победившее весь лепет

Воды и листьев ропот. В целом мире

Они вдвоём остались, без улыбки

Смотрели друг на друга, и без слова.

Ни бровью и ни веком своим бледным

Не повела, но в долгом этом взоре

Взяла и обратила его душу

В желанье безнадежное, за гранью

Отчаянья, сомненья. Целокупен

Он разом стал: былые страхи, муки,

Гуляки блажь, недужного капризы —

Исчезло всё навеки, всё сгорело

Под непреложным, неотступным взором

Чудесного и бледного Созданья.

Движение в тени он уловил,

И разглядел пса гончего большого:

Лохматый, серый и золотоглавый

Пёс с благородной мордой терпеливой

Тянул ноздрями воздух, неподвижный,

Насторожённый, госпожи на страже.

И вновь тогда припомнил Раймондин

Охоту злополучную и бегство

От места преступленья. Поклонился

В седле он низко, и молил он деву

О милости, чтоб мог воды напиться

Источника; мол, еле жив и жаждет.

«Зовусь я Раймондин из Лузиньяна,

И еду я куда, и кем я буду,

Не ведаю, но отдыха желаю,

Глотка воды, от пыли задыхаюсь».

Она в ответ сказала: «Раймондин,

Кто ты, кем можешь стать, и что содеял,

И как спастись ты сможешь, и как блага

Земные обрести – мне всё знакомо.

Сойди ж с коня, прими мою ты чашу

Воды прозрачной, что даёт источник,

Не зря Источник жажды утолимой

Зовётся он, приди ж и пей скорее».

И чашу протянула. Он спустился

И, чашу взявши, выпил он глубоко.

По-прежнему в сияньи взора девы,

Избавлен от заботы первой, ожил

Под пылью он лицом, как вереск солнцем

Обласканный, что светится ответно.

И знала Фея: он отныне будет

Её навеки, тело или душу —

Всё ей отдаст. И на губах у Феи

Улыбка заиграла…

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Джеймс Аспидс сочинял очередное примечание к Собранию сочинений Падуба. На сей раз предметом его трудов являлась поэма «Духами вожденны» (1863). Аспидс, по старинке, пользовался ручкой, более современными орудиями письма он так и не овладел; Паоле предстояло перенести его рукописный текст на мерцающий экранчик электронной пишущей машинки. В воздухе пахло металлом, пылью, и ещё почему-то горелым пластиком.