Чистильщик - Соловьев Дмитрий. Страница 79

Из микроавтобуса, прижимая Крысолова к земле, ударила длинная очередь, опустошив магазин стрелявшего.

Едва отзвучал последний выстрел, Крысолов вскочил, но стрелять вслед уже было поздно – «ГАЗель» укрылась от выстрелов, вклинившись в плотный поток машин. Перестрелка длилась не более минуты.

Крысолов спрятал пистолет под куртку и огляделся. Замер, словно окаменев. Оксана лежала в расширяющейся луже крови и слабо пыталась встать. Крысолов метнулся к ней. Он опустился на колени, перевернул девушку. И застонал, словно от невыносимой боли. Три пули, видимо, срикошетив от гранитного бордюра тротуара, прошили насквозь шею и грудь девушки.

Оксана открыла глаза, зашевелила губами. Воздух с булькающим свистом вырывался из пробитой гортани, на губах лопнул кровавый пузырик. «Миша, Мишенька, – вдруг услышал Крысолов внутри сознания голос девушки, – что это, зачем?.. Люблю…» И – тишина. Лишь какой-то шум в ушах, словно в приемнике, который принимает несущую частоту радиостанции, где вдруг отключили музыку. Крысолов поднялся. Мельком бросил взгляд на пробитое осколками тело Леньки и сторожко шагнул в сторону подстреленного террориста. Тот был еще жив и вяло шевелился. Вынув из кармана Леньки ключи, Крысолов открыл его потертый «Вольво», бесцеремонно забросил на заднее сиденье террориста и сел за руль.

Что-то больно сдвинулось в сознании Крысолова, с хрустом и пламенем. Он завел машину, выехал с парковки и наддал, слыша сзади еле улавливаемый его ухом вой милицейских сирен. В этот момент он вдруг закричал, не в силах молча сдерживать боль, и еще сильнее надавил на газ. Лишь внутренний контроллер еще держал направление и, реагируя на информацию, поставляемую глазами, объезжал машины, останавливался на светофорах, вывозя два полубесчувственных тела за пределы Москвы. А то, что звалось Крысоловом, корчилось от непереносимой боли, выло. И исчезало.

Именно в этот день навсегда умер Крысолов и – во второй раз – родился Чистильщик. Чтобы жить, чтобы очищать мир. Чтобы вспомнить все.

Старший лейтенант Ковалев задумчиво сунул в губы сигарету и опустился на скамейку. Закурил, пряча сигарету в кулаке. С неба сыпалась мелкая морось, и Сергей поеживался и тихо поругивался. Впрочем, ругался он не только из-за сыпавшейся за ворот холодной водяной пыли. На железнодорожной платформе в различных позах лежали пять трупов, а санитары «скорой» укладывали на носилки двоих раненых. Свидетели же вообще описывали сцену из крутого буржуинского боевика. Впрочем, Ковалев был склонен им верить, судя по обилию стреляных гильз на платформе и оружию рядом с четырьмя трупами.

Странно было, что в такой пальбе пострадали всего два посторонних человека: мужчина с объемистым станковым рюкзаком, по виду – типичнейший турист, был убит наповал тремя пулями, в грудь и голову, тучная пожилая женщина легко ранена в мякоть необъятного бедра.

Ковалев мрачно пнул пухлую спортивную сумку, стоявшую у его ног. Пачки двадцати– и стодолларовых купюр глухо прошуршали. Сергей нагнулся, выудил одну и пролистал банкноты, словно пухлый блокнот. Десять тысяч долларов. А сколько всего было в сумке – представить страшно. Двадцать пачек? Пятьдесят? Ковалев мрачно покачал головой и бросил пачку обратно в сумку. Пересчитать деньги еще предстояло, но, похоже, – не в отделе и не ему. Дело-то повесят на райотдел, но заниматься им будут, скорее всего, рубоповцы. Точнее – пожинать лавры, если коллегам Ковалева удастся что-нибудь раскопать. Сергей усмехнулся добродушно – народ в РУБОПе не говнистый, так что славой сочтемся при случае, не ему же, районно-областному оперу, жаждать лавров и почестей.

Фотограф Слава закончил сверкать вспышкой, и Ковалев с кряхтением поднялся со скамьи. Предстояло довольно тщательно облазить на карачках платформу и под ней пошарить на шпалах, собирая вещдоки – гильзы и прочую подозрительную мелочь. Причем сделать это весьма оперативно – через двадцать минут должна пройти электричка из Питера на Сосново, а через четырнадцать – встречная на Питер.

Ползая на четвереньках по шпалам, тихо матерясь, Ковалев вдруг почувствовал, что левая рука, на которую он в этот момент опирался, вдруг куда-то поехала, и он, потеряв равновесие, изрядно приложился скулой об рельс. Выматерившись уже в голос, Ковштев поднялся, потер запястьем горящее лицо и медленно присел. То, что покатилось у него под рукой, вызвав падение, выглядело как обычная папироса «Беломорканал». Но начинка в ней, похоже, была из твердого пластика. Он поднял ее, уже не заботясь о сохранности отпечатков, все равно, даже если они и были, он залапал, прокатившись по ней ладонью.

– Слава, – крикнул он фотографу, – ну-ка, канай на наша сторона!

Слава оперативно подбежал и мягко спрыгнул с платформы рядом с Ковалевым.

– Давай, сделай мне эту штучку в фас и в профиль, – сказал Сергей, осторожно укладывая «беломорину» так, чтобы маркировка папиросы была отчетливо видна. Слава пожал плечами, высказав молчаливое недоумение, и послушно щелкнул затвором фотоаппарата. Ковалев поднял цилиндрик и слегка призадумался. Потом легко вымахнул на платформу, услышав шум электрички, идущей из Сосново. Сел на знакомую скамейку, рядом с молоденьким сержантом Костей Максимовым, бдительно несшим вахту с автоматом наперевес у сумки с «зеленью», и снова повертел «беломорину». Потом вынул из кармана дареный швейцарский ножик, открыл самое тонкое лезвие и осторожно надрезал бумажный мундштук.

Он был далек от мысли, что курьер – а двое из убитых, несомненно, курьер и его охрана – должен был последовать печальному примеру профессора Плейшнера, следовательно, в папиросе не ампула с ядом. Распотрошив «беломорину». Ковалев извлек на свет божий пластиковый цилиндрик, длиной сантиметров семь и толщиной пять миллиметров, с завинчивающейся крышкой.

Дождавшись прохождения электрички на Сосново, Ковалев спрыгнул с платформы и зашел под навес станции, спасаясь от мороси. Осторожно отвинтил колпачок буквально обжигавшего руку цилиндрика, хмыкнул и пинцетом все из того же швейцарского ножика выудил скатанный в плотную трубочку листок кальки, развернул его. Группы цифр. Пятью столбиками, по двенадцать семизначных чисел в каждом.