Чистильщик - Соловьев Дмитрий. Страница 94

– Я думал, он продержится меньше, – услышал Чистильщик голос Яниса. – Приступайте, доктор, он – ваш.

Чистильщик ощутил холодное прикосновение к предплечью, укол. «Молчать, – приказал он сам себе. – Молчать и смеяться». И он рассмеялся, забыв о боли в разбитых в лепешку губах, растягивая их так широко, как никогда не улыбался в жизни. А потом скользнул в небытие, хохоча и ругаясь. На чистейшем окинавском диалекте.

Эти два дня Мишка бродил, как в бреду. Прослонявшись весь день двадцать третьего в лесу у Орехово, он лишь вечером вернулся в город. К сестре возвращаться он не стал – к чему зря затоплять ее и так невеселую жизнь своими горестями и бедами? Порывшись в памяти, Волошин вспомнил адрес своего однополчанина, жившего на юго-западе, и решил принять его приглашение двухгодичной давности типа: «Если что – заходи». И это «если» превратилось в «уже».

Стас Коротков встретил гостя радушно – видать, тоже не забыл свое приглашение. Ни о чем спрашивать не стал, накормил, чем смог, напоил и спать уложил.

Вчера утром Мишка встал вместе с хозяином, наскоро пожевал холостяцкий завтрак, приготовленный им и Стасом, и вышел из дому. Стас поехал на работу в свое охранное агентство, а Мишка начал бесцельное странствие по городу. Добрел пешком до Петергофа, тупо побродил по Александрии, Орловскому и Английскому паркам, в Нижний ггарк не пошел – чего он там не видел, туристов, что ли? Оторопело поглядел на двухэтажный автобус-маршрутку – экое новшество! Цивилизуемся помаленьку. Сел на следующий, додумавшись, что его надо голосовать, как мотор, а на остановках он не тормозится, если никто не сходит.

Вернулся к Стасу усталый, но – как ни странно – посвежевший. В ближайшем магазине купил пару бутылок красного массандровского портвейна, который не менее усталый хозяин встретил с большим одобрением. Выпили помаленьку и легли спать.

Сегодня у Стаса был выходной, но встал он все равно более-менее рано, невольно разбудив Мишку. Похозяйничали, прибрали квартиру, приготовили завтрак – он же и обед. Сели в гостиной, где на диване ночью спал Мишка. Двухкомнатная квартира досталась Стасу в наследство от сестры и ее мужа, купивших себе трехкомнатную на проспекте Большевиков у самого метро. Выпили под легкий треп по стакану вчерашнего портвейна – с вечера осталась едва початая бутылка – и поглядели друг на друга. Оба отметили, что собеседник-собутыльник сильно изменился. Стас немного расплылся, но при этом раздался в плечах. Мишка же, наоборот – усох, стал жилистым и гибким, как змея. Долго глядели друг другу в глаза.

Наконец Стас, налив в стаканы еще вина, нарушил молчание.

– Помнится, Мишаня, ты в свое время пропал. Слухи ходили, что в секту подался, монахом заделался.

– Было дело, – кивнул щетинистой головой Мишка – сбритые под ноль волосы лишь слегка проросли. – Монахом стал. Почти.

– Ушел?

– Можно и так сказать, – пожал плечами Мишка. Стас помотал головой.

– Ну, ты даешь! Что за секта-то?

– Синро Хикари.

– Погоди-погоди, – вдруг поднял в задумчивости глаза к потолку Коротков, вспоминая. – Это не та, где позавчера месиловка была, нет? Точно, она – там еще всех из «Шмелей» пожгли. По ящику длиннющий репортаж был в ТСБ. Слушай, а ты-то как уцелел? Там же всех побили и пожгли. То-то я смотрю, у тебя ствол на боку. Вот оно, значит, как…

Стас внимательно поглядел на Мишку, и тому стало неуютно от этого взгляда. Он мотнул головой.

– Нет, я раньше ушел – если так можно сказать. Но вчера я там был, правда, утром, когда все кончилось. А пистолет – не знаю, зачем он мне, – Волошин вынул «Макаров» и повертел в пальцах. Стас осторожно вынул пистолет из его руки и положил на стол.

– Погоди, братка, погоди, – озадаченно произнес он. – Что с тобой-то случилось?

Мишка тяжело вздохнул, залпом выпил стакан портвейну и рассказал Стасу. Все – что знал и видел сам, и о чем только догадывался. Рассказывал, как на духу, и слезы катились по его лицу – впервые за те годы, что он прожил после Чечни, после госпиталя в Ростове-на-Дону. Крупные, как ягоды винограда, они текли из его глаз, суженных мукой воспоминаний, болью утраты – что ни говори, а братья и сестры, и Наставники были его семьей долгих два года, самыми близкими людьми. Он глотал эти слезы, а они жгли его лицо, щипали запекшиеся и растрескавшиеся губы.

Когда он закончил свой рассказ и умолк, вытерев лицо рукавом, Стас сидел, оперев лоб на кулаки.

– Не знаю, что тебе и сказать, братка, – тяжело промолвил он. – Да и не думаю, что нужно что-либо говорить. Это твоя жизнь. Решать ты должен сам.

Они еще помолчали. Потом Стас решительным жестом поднял бутылку с остатками вина и разлил его по стаканам. Все так же молча выпили.

– Слушай, – вдруг оживился Стас, – давай-ка, гульнем немного?! Тут у одной чувихи знакомой сегодня день рождения, собираться договорились у меня. Гуднем, как в старые времена?

Мишка мотнул головой. Слезы еще душили его, но он сглотнул колючий ком и натужно усмехнулся.

– Вот уж как в старые – не надо.

Оба вспомнили Новый год в Грозном и невесело рассмеялись.

Гости – три девушки и парень – подошли к восьми, когда Мишка со Стасом раздавили еще одну бутылочку портвейна. Девушки – Света, Надя и Наташа – и парень по имени Антон приветливо поздоровались с Мишкой, и тот покосился на Стаса. Судя по всему, равное количество представителей обоих полов было заготовкой его старого друга. Выпили шампанского за двадцатидвухлетие Нади, включили музыку, потанцевали. Мишке досталось ухаживать за блондинкой Наташей, брюнетку Надю опекал Антон, а Стас увивался за крашеной Светой. Мишка хмыкнул про себя: исходя из своего опыта общения с женщинами, он вывел некую теорию зависимости характера от имени, из которой следовало, что все Наташи – стервы, а Светы – стервозные бляди. Конечно, есть в жизни исключения, да и могло что-то поменяться в этом мире за то время, что он провел вне его.

«Ну да ладно, – решил Мишка, – я же здесь не на смотринах, не жену выбираю». С хрустом потянувшись, он встал с дивана и вопросительно поглядел на Стаса, вырубившего музыку.