Пир - Сорокин Владимир Георгиевич. Страница 64

ТЕПЕРЬ О ГЛАВНОМ: Я сегодня ночью видел Новый Сон. И теперь будет период Нового Сна, потому что Старый Сон уже исчерпал все свои Внутренние Ресурсы, и я Резко перестал видеть Старый Сон. Если Старый Сон назывался «Простой Намек Через Смеющихся Женщин На Медленное Загнивание Сердца», то Новый Сон пока не назван и название будет Обсуждаться у нас. Но это вовсе не значит, что я Назову его так, как хотят все. Я просто пошлю Волну Коллективного Вопроса и получу Отраженный Совет. А использовать этот Совет или нет – мое Незыблемое Конституционное Право. Мы все обладаем Равными Правами. Не надо забывать об Этом и делать вид, что Ты Меня не Знаешь.

МОЙ СОН 11 ФЕВРАЛЯ 2000 ГОДА: Я иду у нас в Загорянке по березовой роще. Зима. Снега достаточно. Я прохожу всю рощу и выхожу к Клязьме. Но там, где обрыв, не Клязьма, а большое озеро. Такое большое, что не видно даже Васильевской церкви, она на том берегу и очень далеко. И я смотрю вниз с обрыва. А там внизу Вова Пончик и еще два каких-то соседа (новых? приезжих?) по Наречной пилят лед. Они аккуратно пропиливают во льду на озере круглую дыру, очень Аккуратную. Тремя пилами. Но не ножовками по Дереву. А ножовками по Металлу, чтобы дыра оказалась Очень правильной и ровной. Диаметр этой дыры приблизительно 40 – 45 сантиметров. Я стою наверху и смотрю. Они заканчивают работу и осторожно вынимают выпиленный Круг Льда. Лед толстый. Приблизительно 30 сантиметров. Они вынимают эту Ледяную Крышку и сразу выходит Яркое Зимнее Солнце. И все Очень Ярко освещает. И я вижу Ярко снег, березы, ворон, небо, заборы, лед до самой Васильевки. И смотрю в эту Дыру во льду. А там Говно. Это даже не Канализация, а именно только одно Говно. Все озеро подо льдом наполнено чистым Говном. Оно загустевшее, но не замерзшее. Из дыры идет слабый пар, как от чая. И эти трое мне снизу кричат: Ныряй! Я сразу начинаю раздеваться. Обстоятельно раздеваюсь, не тороплюсь. Снимаю варежки, шапку, пальто, валенки, свитер, рубашку, майку, соловьевские штаны, кальсоны, трусы и носки. И Очень Сильно вдыхаю в себя воздух. Потом размахиваюсь руками, отталкиваюсь ногами от обрыва и лечу вниз. Вниз головой. И в воздухе Сильно напрягаю Все мышцы тела. Чтобы оно было Максимально Вертикальным. И ныряю точно в эту Дыру. Так точно, что вхожу как Теплая Пробка. И Только Слегка касаюсь краев Проруби со звуком Пробки. И сразу вхожу в Говно. С ногами. И сразу же в нем застреваю, потому что оно Гораздо плотнее воды. А человек привык всегда нырять Только в воду. Но мне надо Обязательно достать дна озера. Это Очень важно. Когда я ныряю даже в воду, я всегда открываю глаза, чтобы Видеть окружающий мир. Здесь я тоже Открываю их. И вижу Плотный Коричневый Мир. И я, задержав дыхание, начинаю Сильно разгребать говно. Оно холодное, густое. Но чем глубже, тем Жиже и Теплее. Я это Сразу понимаю. Но не так просто плыть в говне. И я Учусь плавать Специально. Я сразу Понимаю, Как надо плыть в говне. В воде люди плавают как Рыбы. Но эта техника Совсем не подходит для говна, потому что рыба не сможет Плыть в говне. А Червь сможет! И я сразу делаю всем телом движения Червя. И сразу становится легче. Я Очень Активно плыву стилем Червя. Глубже и глубже. Внизу говно совсем жидкое, и в нем есть Просветы Желтого и Оранжевого. Но все равно это не дает возможность Видеть сквозь говно, как сквозь Воду. Но я плыву по Интуиции, которая у меня Самое Сильное Чувство. И достигаю Дна. Дно земляное, я это чувствую рукой. И я ищу на дне Важную Вещь. Я трогаю пальцами дно. Но воздуха уже совсем мало осталось в моих легких. Но я нахожу продолговатый предмет. И сразу Изо Всех Сил отталкиваюсь от дна ногами, всеми пальцами ног! И спешу наверх. Но это Очень Непросто! Я всплываю, всплываю, всплываю. И ищу рукой прорубь или, точнее, – прорезь во льду. Это тоже Очень непросто! Но нахожу и выныриваю. И меня сразу цепляют специальными Подмышечными крюками – двумя стальными крюками, которые идут под мышки. И с силой вытягивают из узкой Прорези. И снова звук пробки. И сразу – солнце в глаза. Сильное Зимнее Солнце. И Пончик мне говорит: Разворачивай! И я разворачиваю то, что достал со дна озера. Это шоколадная колбаса, завернутая в пергамент. Помнишь, когда мы в 75 году гостили в Киеве у тети Вали? Она тогда специально для Нас сделала шоколадную колбасу. Я ее тогда ел первый раз в жизни, а ты второй. Мне Очень понравилось! Тетя Валя сделала тогда шоколадную колбасу, как две капли воды похожую на брауншвейскую. И роль Сала в шоколадной колбасе Очень удачно сыграли Грецкие Орехи. Тетя Валя сделала шоколадную колбасу вечером, завернула в пергамент, положила на ночь в холодильник. А утром мы завтракали на балконе, и она достала колбасу и развернула и стала резать, и ты сказал, что Хруст тебя Очень радует. А это хрустел не шоколад, а именно Сало-Орехи! Ведь Просто Сало не хрустит! Сам шоколад в шоколадной колбасе Очень мягкий и Лучше обычного шоколада. Потому что обычный шоколад Твердый. Это Важное Различие. И тогда за четыре дня мы съели весь батон шоколадной колбасы. Но Разворачивание Пергамента – очень важный процесс! И когда Вова Пончик сказал: Разворачивай! – я очень Внимательно стал разворачивать. И развернул весь шоколадный батон. И соседи вместе с Пончиком сразу же схватили батон, а пергамент остался у меня. Я развернул его, а он оказался Очень Тонким. Это была не Восковая бумага, а бумага из Очень Тонкого Сахара. Сквозь нее можно было все видеть в Очень приятном свете. Это Очень мягкий свет. А на поверхности ее было написано мелкими сахарными буквами:

9 ЯНВАРЯ

Наликерьте сердца,

Орокфорьте мечты.

Игорь Северянин

Абрикосовая спальня императрицы.

Кумыс северного неба над киселем Финского залива.

Распутин сырокопчено отталкивается от молочного подоконника. Кровяная рубаха его с бордовыми следами мадеры оглушает запахом кислого ржаного теста. Сальные пальцы со жженым сахаром ногтей рвут масляную мотню:

– Гляди, мамо, как я любить сладкое сподобился!

Александра Федоровна арахисово отступает в приторный угол спальни.

На взбитых сливках перины возвышается холмик сахарного песка. Сырокопченый член Распутина раздвигает ванильный воздух спальни, вонзается в сахар.

– И на какую бабу слабодушно променяю, Господи Иисусе Христе Сыне Божий!

Сырные головки его ягодиц покачиваются над кроватью, перцовое кряхтение тонет в кремовом вздохе перины.

Александра Федоровна патоково отводит кофейные глаза:

– Отпусти, Григорий Ефимович.

– Гляди, гляди, мамо.

– Отпусти, благодетельный.

– Гляди, басурманка!

Кровать леденцово поскрипывает. Распутин буженинно ревет. Простокваша его спермы изливается в сахарный песок.

Борис и Оленька идут по карамельной мостовой Невского проспекта. Мятные руки Оленьки спрятаны в парномолочном нутре муфты. Борис паштетно обнимает ее за миндальную талию, быстро целует в застывший каймак щеки.

– Ах, оставьте, Борис. – Она опускает паюсно-икорные глаза. – Вы же дали слово.

– Я люблю вас, Оленька, – ежевично шепчет Борис.

Манная крупа снега на Оленькиной муфте. Яичный белок льда на усах Бориса. Красный перец песка на заснеженной брусчатке.

– Пойдемте сегодня ко дворцу? – землянично спрашивает Оленька.

– С вами, Оленька, хоть на край света. – Борис чесночно сжимает ореховый крендель ее руки.

– Все туда пойдут: Танечка Козлова, Маша Шацкая, Лиля Троттенберг. Даже сестры Арзамасовы и те идут! – гоголь-моголево бормочет Оленька. – Послушайте! Купите мне каштанов!

Они останавливаются возле свинно-голубцового продавца жареных каштанов. Борис имбирно покупает полфунта, протягивает кулек Оленьке.

– Прошу вас.

Оленька жженосахарно ест каштаны, глядя в прянично-глазурованную витрину бакалейной лавки Тестова.

– Но только сперва – Брюсов! – Она протягивает кремовую ладонь с каштаном Борису.