Колибри - Спенсер Лавирль. Страница 1

Лавирль Спенсер

Колибри

ГЛАВА 1

Когда поезд 9.50 появлялся на Разъезде Стюарта, он всегда привлекал толпу народа, потому что был здесь еще новым явлением, и весь город ждал его каждый день. Босоногие ребятишки, словно куропатки, садились на корточки в заросли тростника и осоки на самой окраине города и стерегли громкое, извергающее облако дыма чудовище, рядом с которым они бежали последнюю четверть мили до увенчанного шпилем здания железнодорожной станции. Эрни Тернер, городской пьяница, тоже каждый день приходил встречать поезд. Плюясь и петляя, он брел из салуна и располагался на скамейке у крыльца станции и спал там до тех пор, пока полуденный поезд не давал ему сигнал начать вечерний обход. В кузнице Спад Сведин откладывал свой молот, спускал мехи и вставал в дверном проеме, скрестив на черном фартуке черные руки. А как только затихал звон металла, все ушки Разъезда Стюарта, что в Колорадо, оказывались на макушке. И тут же по всей недлинной Фронт-стрит из своих дверей на дощатый настил выходили лавочники.

То июньское утро 1879 года не отличалось от остальных. Когда Спад прекратил клацать, у цирюльника опустело кресло, банковские клерки покинули свои клетушки, а в пробирной лаборатории освободились весы, все вылезли наружу, устремив взгляды на северо-восток в ожидании прибытия поезда 9.50.

Но «9.50» не появился.

Вскоре пальцы начали нервно трепать кармашки, из которых наружу вынимались, открывались и захлопывались часы, вся эта процедура сопровождалась обменом недоумевающими взглядами. В конце концов шепоток перетолков сменился беспокойством и, один за другим, жители городка вернулись в свои магазины и время от времени выглядывали в окна, ломая голову, что могло задержать поезд.

Время ползло медленно, каждое ухо было навострено в ожидании жалобного свистка, а его все не было. Прошел час, и тишина над Разъездом Стюарта превратилась в молчаливое благоговение, словно кто-то умер, но никто не знал кто.

В 11.06 все головы, одна за другой, поднялись. Первый, потом второй торговцы шагнули к дверным порогам, потому что живительный летний ветер в своем горячем дыхании принес приближающийся звук парового свистка.

– Это он! Но слишком быстро идет!

– Если им управляет Так Холловей, он осадит его прямо у станции! Отойди подальше, поезд может сойти с рельс!

В клубах пара и пыли показался скотосбрасыватель, позади которого из окна кабины махала рука в красную клетку. Это действительно был Так Холловей. Его слова потонули в стуке железа и шипении пара, когда он пронесся мимо станции и проскочил ее на сотню ярдов, но состав каким-то чудом остался на рельсах. Хриплый голос Така не мог прорваться сквозь ропот толпы, которая поспешила к станции. Раздался выстрел, и все, замолчав, повернули головы к стоявшему с дымящимся револьвером Максу Смиту, только что назначенному новым начальником станции.

– Где доктор Догерти? – проревел Так в образовавшемся затишье. – Пошлите-ка за ним поскорее, потому что на поезд напали примерно в двадцати милях отсюда, и у нас два раненых человека. Один из них, видимо, сильно пострадал.

– Кто они? – спросил Макс.

– Не трать время на вопросы. Я с ними не знаком. Один попытался ограбить мой поезд, а другой не допустил этого и получил пулю. Мне нужны люди, чтобы вынести их.

За несколько минут два обмякших тела были переданы из поезда по ступеням в протянутые руки банковского клерка, конюха, пробирщика и кузнеца.

– Кто-нибудь, подайте телегу!

Сквозь толпу протащили повозку и положили на нее неподвижные тела, а в это время из-за угла салуна, тяжело дыша и фыркая, показался доктор Клевленд Догерти со своим черным саквояжем, который ударял его по икрам. Через несколько секунд он встал на колено рядом с первым неизвестным, лицо которого было бледным и неестественно безмятежным.

– Он жив, – произнес доктор, – просто чудом. – Он осмотрел и второго. – Чего не могу сказать об этом. Быстро доставьте их ко мне, а ты, Спад, следи, чтобы на их пути не попался ни один камень, черт возьми, ни одна выбоина!

Все, кто пришел в этот день в город, надолго задержались здесь. В салуне дела шли преотлично. В платной конюшне Джема Перкинса не осталось ни одного свободного стойла. Пол под плевательницами в фойе гостиницы был замаран намного раньше полудня, а под буками, что росли на переднем дворе доктора, устремив глаза на его дверь, сидел городской люд и ждал теперь точно так же, как до того ждал прибытия поезда 9.50, новостей о судьбе двух пострадавших.

Тяжелый вздох, который издала мисс Абигейл Маккензи, приподнял ее грудь под складками в высшей степени приличной викторианской блузки. Она с усилием провела маленьким пальчиком по внутренней стороне украшенного кружевами воротника, душившего ее, чтобы слегка ослабить давление на взмокшую кожу.

Мисс Абигейл повернулась влево на полоборота, искоса взглянув в зеркало голубыми глазами, и, приложив тыльную сторону ладони к подбородку, легонько похлопала по нему, чтобы выяснить, достаточно ли упругая кожа.

Да, кожа была еще крепкой и молодой, рассудила она.

Потом мисс Абигейл быстро выдернула большую, филигранной работы булавку из шляпки, украшенной маргаритками, осторожно приложила шляпку к туго зачесанным назад темно-русым волосам, всадила булавку по самую головку и взяла свои безукоризненно белые перчатки с сиденья под большой стойкой для зонтиков, которая представляла собой троноподобное сооружение с зеркалом на спинке и кучей зонтиков и тростей, воткнутых в отверстия.

Какое-то мгновение мисс Абигейл изучала свои перчатки, потом выглянула наружу на зыбкий от жары воздух, поднимавшийся к небу, сняла перчатки, помешкала, но снова решительно надела их, тщательно натянув на тонкие руки. Жара – это еще не повод для того, чтобы выходить в город неприлично одетой, побранила она себя.

Она прошла в заднюю часть дома и проверила шторы на окнах, лишний раз убедившись, что они висят достаточно низко, чтобы не пропустить жестокое солнце. Потом обвела взглядом кухню, но не заметила ничего, что требовало исправления, ни одной вещи, которую надо было убрать или выложить. Она содержала дом так же образцово, как и следила за своей одеждой. В жизни мисс Абигейл Маккензи всегда все происходило настолько правильно, точно и упорядоченно, насколько это вообще было возможно.

Она снова вздохнула, бросила из кухни беглый взгляд в столовую и гостиную и шагнула на веранду, но внезапно вернулась обратно и придирчиво проверила дверной запор, как это делают те, в чьей жизни очень мало вещей, из-за которых действительно стоило бы беспокоиться.

– Нет смысла рисковать твоим замечательным овальным окном, – сказала она вслух двери. Это окно было ее, то есть Абигейл, гордостью и радостью. Удовлетворенная надежностью двери, она вышла наружу и закрыла входную дверь так нежно, словно та могла чувствовать. Мисс Абигейл пересекла веранду, прошла по тропинке и кивком головы поприветствовала ухоженные розы рядом с забором.

Ходила мисс Абигейл Маккензи прямо, приподняв подбородок параллельно земле – так, как и должна ходить благопристойная дама. Отдадим ей должное, никто не мог сказать, что она сутулится, шаркает ногами или держится неуклюже, когда идет по городу. Да, никто! Ее осанка всегда являла собой верх приличия. Ее удобные туфли очень редко показывались из-под юбок, так как она никогда не торопилась – спешка сильнее всего принижает достоинство!

Мисс Абигейл размышляла о кое-каких вещах, которые не совсем укладывались у нее в голове. Она, например, вовсе не находила приятной свою работу, но, наблюдая за тем, как она вышагивает по Фронт-стрит, никто не заподозрил бы, что с ней что-то не ладно, если только с ней вообще могло бы быть что-то неладно.

Проходя мимо домов и дворов, она краем глаза заметила впереди необычную сцену. Лужайка у дома доктора Догерти была заполнена людьми, а скамейки на тротуаре напротив через улицу были погребены под сплошным слоем юбок. Мужчины сидели на спинках, дети дрались в грязи, а лошади дожидались хозяев на привязи у ограды.