Кровавый рассвет - Спиллейн Микки. Страница 51

Соня Дутко посмотрела на меня с забавным удивлением. Я все еще старался выиграть время.

— Вот как? — произнесла она.

— Я должен был разгадать тебя, когда твой друг переоделся женщиной, чтобы передать тебе инструкции, а тут еще Энн Лайтер явилась в твой номер. Записка, которую ты получила от нее, была подписана «Т. Мэнн». Там не было имени Тайгер, но ты назвала меня так во время нашей первой встречи. Энн ни за что не сообщила бы тебе этого, но коммунистический агент помнил меня по их списку "А". Это была твоя ошибка.

Она взмахнула пистолетом и сказала:

— Но не фатальная, как твоя. — Она поглядела на остальных. — А также их. — Тут Соня улыбнулась Мартрелю: — Бедный дурень, теперь он понял, что должен был заговорить, и вот потеряет жизнь. Как он смотрит на меня, а?

Позади Мартреля застонал и зачертыхался Уолли, пытаясь развязать веревки. Он по меньшей мере десяток раз упомянул мое имя, прежде чем замолчал. Рондина понимала, чего я хочу, и задала вопрос:

— Почему же ты не стреляешь в нас сейчас?

— Потому что надеюсь сделать кое-что получше при помощи чемоданчика, который принес с собой товарищ Хело. — Я проследил ее взгляд, брошенный на черный кейс, оставленный возле кресла. — Ты ведь понимаешь, Тайгер, что в нем?

О да, я понимал, и очень хорошо.

Рондине, Мартрелю и Уолли она объяснила:

— Взрывное устройство, друзья мои. Вы умрете все вместе. Им долго, очень долго не удастся установить, кто тут погиб и почему. К тому времени мы будем держать ситуацию под контролем, потому что, видишь ли, Тайгер, то, что собирался сделать для меня ты, Мартрель вынужден был сделать раньше. — Она сунула руку в карман и вынула несколько сложенных листков бумаги: — Чтобы спасти их жизни, он подписал заявление, что он здесь не по собственной воле, но захвачен силой и удерживается агентами вашей страны. Он боится, что его убьют, если он не заговорит. Он клянется в неизменной преданности нашему славному Советскому Союзу, и это, мой тигр, твоя погибель. Когда такая новость дойдет до Организации Объединенных Наций, она даст нам серьезную причину для жалобы и к тому же вобьет еще один клин между вашей страной и колеблющимися.

Я похолодел. Даже толчки крови в раненой руке прекратились.

— Все знают, что я терпеть не могу коммунистов.

— Да, но они не знают, что ты не работаешь в официальных учреждениях этой страны. Ты тоже подпишешь заявление и поклянешься, что имел задание похитить и убить Мартреля до того, как он сделает достоянием мира свои истинные взгляды. — Она улыбалась, но взгляд оставался твердым. — Ты это непременно сделаешь. Ведь ты и в самом деле его похитил, и он будет найден мертвым. При помощи газет, имея на руках факты, мы, я думаю, поставим тебя в положение достаточно сомнительное.

— Предположим, я не подпишу.

— Подпишешь. — Она бросила взгляд на Рондину. — Иначе я буду убивать ее так, что ей придется сильно страдать. Она не умрет простой и легкой смертью, как все вы. А тебе придется наблюдать ее муки. Нет, я думаю, ты подпишешь.

Рондина произнесла без малейшего страха и нервозности, как будто находилась в собственной квартире:

— Не подписывай, Тайгер.

— Ты предпочитаешь, чтобы в тебя стреляли?

— До меня стреляли в других. Мы, по крайней мере, сохраним чувство нашего гражданского достоинства.

— Ты не будешь так думать с пулей в животе, — сказала Рондине Соня, радуясь каждому своему слову.

— Вероятно, нет, но если это удержит Тайгера от подписания документа, я желаю твердости твоей руке.

Она говорила это вполне искренне. Так она и считала, дьявол меня побери! Я зарычал на нее:

— Замолчи, Рондина!

Я увидел ее улыбку, она губами послала мне поцелуй, но в глазах ее пылала ярость.

— Я тебе не Рондина, запомни! Она, возможно, предпочла бы скорую смерть даже ценой предательства. Я Эдит, совсем другой человек. Хотя ты и называешь меня ее именем, я вовсе не похожа на нее, дорогой.

— Это скверно, — ответил я.

— Значит, ты делал все просто так? Мы умираем без причины, из-за ничего? Я считала, что ты веришь в свое дело. В свою работу. Ты был таким... таким верным долгу. Я хотела, чтобы ты отказался от работы, требовала этого до тех пор, пока не поняла, что ты так поступить не в силах. Я готова была принять тебя таким и жить твоей жизнью. Сейчас я готова умереть за твои принципы, Тайгер, и думаю, это последнее, что ты позволишь мне совершить в жизни.

Она была моей. Даже связанная, избитая, она была победительницей и оставалась моей, и она завоевала то время, в котором я нуждался.

Секунду я думал, что уже поздно и пистолет выстрелит, прежде чем я успею остановить держащую его руку, но я сказал:

— Соня, подожди... Я подпишу.

Ее улыбка была торжествующей, когда она повернулась к Рондине — раба, победившая госпожу.

— Ты умнеешь, Тайгер. Мне жаль, что ты умрешь. Я буду вспоминать наши с тобой рассветы.

Она медленно отступила к тому месту, где лежало на полу тело Спаада Хело, дотянулась да его кармана и вытащила пару тонких стальных наручников. Бросила их мне.

— Закрепи один на левом запястье, а второй — на трубе рядом с тобой. Как следует. Я вижу, что ты делаешь.

Я поднял наручники, защелкнул один на левой руке, причем правая дико болела при малейшем движении. Потом я приковал себя к трубе радиатора. Соня подошла ко мне, целясь из пистолета в голову. Достала из своего кармана лист бумаги и бросила к моим ногам.

— Я буду диктовать, — сказала она, — а ты пиши.

— Пожалуйста, Тайгер, — тихо попросила Рондина.

Глаза у нее полны были слез и горечи поражения.

— Брось, милая. Ее верх. Когда-нибудь оно должно кончиться.

— Но не так.

Я поднял листок и цыкнул на нее:

— Я же сказал, чтобы ты замолчала!

Я порылся в кармане и нашарил самописку Эрни с заложенным в нее взрывным устройством на три шашки динамита, снял колпачок и надел на другой конец.

— Вперед, — предложил я.

Соня продиктовала текст, полный инкриминирующих данных против нашей страны и подробностей, которые в случае необходимости можно было проверить и подтвердить. Уолли смотрел на меня с разинутым в ужасе ртом, на лице у Мартреля застыло выражение тупой покорности и одновременно ненависти к режиму, превратившему в чудовище ту, которую он любил. Рондина воплощала собой глубокое и отчаянное разочарование.