Кровавый рассвет - Спиллейн Микки. Страница 6

Как я и предполагал, я оказался в приемной далеко не один. Все крупнейшие средства связи прислали своих представителей, явились и руководители местных газет; собравшиеся ожидали, когда же откроется брешь в стене молчания, возведенной вокруг Габена Мартреля.

Парочка заполошных клерков занималась тем, что раздавала отпечатанные сообщения для представителей средств информации; эти сообщения не содержали ничего нового по сравнению с прежними, однако клерки утверждали, что за этим последуют самые последние сведения, стоит только чуточку набраться терпения. Не на тех они напали. Любой репортер нетерпелив, особенно если дельце горяченькое, и в течение получаса сотрудники охраны были вынуждены дважды удалять наиболее прытких газетчиков, пытающихся прежде времени проникнуть на верхний этаж.

Однако уже само количество присутствующих оказывало огромное давление на ситуацию. Три телекомпании размещали свою аппаратуру, путаясь в переплетении проводов. Десятки репортеров наговаривали текст в диктофоны и микрофоны. Все что-то знали, о чем-то спрашивали, и воздух гудел от восклицаний, криков и вопросов. Появление нескольких сенаторов, специально прилетевших из Вашингтона, только подлило масла в огонь. Огромный улей непрерывно гудел.

В десять минут первого ночи было объявлено, что всех аккредитованных журналистов приглашают на третий этаж, где будет проведена пресс-конференция Габена Мартреля и его защитников. Я намеренно замешался в самую гущу тех, кто осаждал двери лифта, рассчитывая, что в толпе легче пройду со своим удостоверением контроль двух охранников, чем в одиночку.

Прием сработал, и мне махнули рукой — проходи! — предварительно вручив белую карточку-пропуск, на которой было написано: «Только третий этаж. Комната 26».

Перед входом в зал снова проверили пропуск. Мы бросились к дверям. Как и все, я дрался за место в первом ряду, старательно щелкая «лейкой», бормотал что-то в микрофон, стараясь ничем не отличаться от других репортеров.

Ровно в половине первого в зал вошел Хэл Рэндольф в сопровождении нескольких человек, окруживших высокого человека в мешковато скроенном черном костюме. Хэл был сравнительно малоизвестным главой службы безопасности. Я поднял, по примеру остальных, камеру и, прежде чем Рэндольф мог заметить меня, стал щелкать как можно чаще, отлично понимая, что среди ярких вспышек он скорее ослепнет и оглохнет, чем увидит что-нибудь в зале.

У нас и раньше возникали конфликты. Его заветная мечта — разрушить нашу организацию до основания. У него был зуб прежде всего на Мартина Грейди, потом на меня и остальную группу. Ну да леший с ним! Рядом со мной какой-то парень просто ослепил всех своей вспышкой, и я особенно не беспокоился.

Заявление было коротким. Вся эта петрушка затеяна специально для репортеров, чтобы швырнуть им лакомый кусок, позволить сделать несколько кадров и быстро выставить их отсюда. Некто из официальных лиц зачитал текст заявления. В нем говорилось, что Габен Мартрель попросил политического убежища, так как разочаровался в коммунизме и возмущен тем, что Советы превратили мир в поле битвы. Он твердо верит: только американская демократия может обеспечить мир во всем мире. Он хочет удалиться от дел и заняться преподавательской деятельностью, возможно, даже в университете.

Пока зачитывали заявление, я не сводил глаз с Мартреля. Он давным-давно научился скрывать свои чувства, и его лицо не выражало ничего, кроме вежливого безразличия. Он несколько раз слабо улыбнулся, кивнул, соглашаясь с тем, что говорилось, но его глаза сыграли с ним злую шутку. В них застыло выражение тревоги. Несмотря на годы практики, тень страха все-таки мелькнула на его лице. Он все пытался как можно незаметнее окинуть взглядом зал, но меня не проведешь. Мартрель кого-то искал, и я не осуждал его за это. Он представлял угрозу для советской службы безопасности и знал не хуже меня, что его постараются убрать до того, как он заговорит.

Мартрель не мог меня как следует разглядеть, но я чувствовал, что мысленно он уже меня отметил. Он занимался точно такой же работой и знает все наши уловки и приемы. Его взгляд скользнул по мне, потом он стал вглядываться пристальнее.

Я быстро отступил назад, толкнул стоявшего рядом парня и высоко поднял свою «лейку» для нового снимка. Это движение, кажется, успокоило Мартреля, он перевел глаза на кого-то в противоположном конце зала и уже не возвращался взглядом ко мне.

Когда заявление было прочитано, Рэндольф разрешил задать несколько вопросов Мартрелю. Тот отвечал глубоким, хорошо поставленным голосом, с незначительным русским акцентом. Все вопросы были политического характера, вежливо сформулированные: репортеры понимали, что пресс-конференцию быстро закроют, если они позволят себе выйти за определенные рамки. Ответы Мартреля были так же вежливы и безлики, как и вопросы.

За это время мне удалось пробраться поближе. Я протискивался между людьми с камерами до тех пор, пока Мартрель не оказался прямо против меня. Рэндольф объявил об окончании конференции, в ответ раздался взрыв возмущенных голосов. Гомон продолжался довольно долго, и я успел громко произнести свой вопрос так, чтобы Мартрель наверняка услышал меня.

— Вы еще не нашли ее?

На секунду лицо у него застыло. Его глаза впились в меня, и страх снова мелькнул в зрачках — блуждающими огоньками под полуопущенными веками.

Он вглядывался в мое лицо, а я смотрел на него с напускным безразличием. Я еще раз вскинул камеру, щелкнул, запечатлев его во весь рост, кивнул и улыбнулся, протискиваясь обратно в толпу.

Вирджил Адамс был прав. «Ищите женщину!»

Репортеры возвращались обратно вместе, и мне снова удалось затеряться в толпе; попав на улицу, я прошагал несколько кварталов, поймал такси, вернулся в отель и, несмотря на поздний час, позвонил Рондине. Я прождал минуты две, пока окончательно не убедился, что ее нет дома.

Черт побери, я не имел права сердиться на нее. Нельзя же в день свадьбы отказаться от невесты и ждать, что она примет это спокойно.

Утром, ровно в десять часов, я встретил Дэйва Северна за завтраком в ресторане на Бродвее. Он выглядел помятым, и сразу стало ясно, что он не спал всю ночь.