Легионы идут за Дунай - Бакиев Амур. Страница 101

– Идет! Гони монеты!

Секретарь квестора, ошивавшийся на базаре, мигом за пару сестерциев составил купчую. Галлы неумело подписались, поставили какие-то закорючки. Ланиста аккуратно сложил кусок пергамента и взялся за конец веревки. Мальчишка громко заплакал. Козел мекнул, свирепо и жалостливо.

– Спросите, как его зовут?

Грек-меняла, ухмыляясь, повторил вопрос по-дакийски. Мальчуган, всхлипывая, ответил:

– Дарабал.

– А козла?

– Винуц.

Силач погладил маленького дака по голове и, распихивая толпу, направился к балаганчику грека.

– Два стакана вина с медом. Горячего! Три рыбы и лепешку!

Барбий Тициан, сам не зная, зачем, посмотрел, как они поели, потом накормили козла несколькими горстями здесь же купленного ячменя и отправились на север, к воротам. Мальчик семенил за силачом, беспрестанно поправляя грубую ткань плаща.

Препозит встряхнулся. Не торопясь, купил расшитую меховую куртку и горшочек с медом и, сложив покупки в сумку за спиной, захромал по восточной улочке в сторону Священной рощи.

Палатки и бараки II Помощника стояли правильными рядами. Караульный легионер узнал центуриона.

– Salve!

– Salve!

Командир когорты вместе с тремя центурионами жил в домике, сплетенном из хвороста В помещении было чисто. Пахло прокаленным оливковым маслом: им смазывали оружие. Тициан прошел к ложу и прилег, блаженно вытянув ноги. Лежал он недолго.

– Ужин! – донеслось снаружи. Потом заиграла труба. Голоса. Топот. Препозит встал, подхватил сумку с курткой и медом и направился по щебенке Декумануса направо.

– Прим! – позвал он, дойдя до палаток бывших одноцентурников. На зов вышел жующий ветеран-десятник.

– А-а. Сейчас, благородный.

Декан вытер ладони о тунику, поправил меч и пошел вперед. Около низенького тростникового не то шалаша, не то мазанки Прим зажег светильник (начало темнеть) и нырнул внутрь.

Вернулся с юношей небольшого роста. На ногах у того косматились высокие сапоги из собачьей шкуры – обувь северных германцев. На голове – белый сарматский башлык. Тициан хохотнул, разглядев наряд приведенного. Юноша вскинул подбородок. Отвернулся. Центурион вытряхнул купленную куртку и накинул на затворника. Тот покорно сжался.

– Заберешь с собой? – хмуро поинтересовался десятник.

Барбий кивнул.

– Да, ребята пошли по своим манипулам.

– Смотри, Тициан... Жеребец и Рестут продали рабов от греха подальше. А ты возишься. Не ровен час пронюхает префект или квестор – гадостей не оберешься. И так они косятся на тебя!

– Спасибо, Прим. Я учту!

– Учту! Эх Марк, – ветеран хмыкнул и, махнув рукой, зашагал назад.

В домике препозита раб сбросил башлык и куртку. Огонь в маленьком очаге осветил стрельчатые брови и нежные щеки девушки. Отросшие волосы ниспадали до плеч. Кудрявились на концах. Тициан проводил рабыню до лежанки, усадил и снял с ее ног меховую обувь. Девушка, отвернувшись, смотрела на огонь.

Память вернула римлянина к тому дню, когда они познакомились. Солдаты разыскали ослабевшего от потери крови начальника и его трофей. Прим рассказывал после, что, когда Тициан очнулся, его первые слова были: «Где девушка?» Пленную дакийку припрятали солдаты. Едва начальник начал ходить, он забрал рабыню к себе в когорту. Центурионы только пожали плечами. Глупость. Боевое братство не позволяло бросить тень подозрения на товарища. Тициан не был из тех изнеженных любимчиков, которые прячутся за спины покровителей. И легат, и префект лагеря, и квестор остались в неведении. Так началась эта любовь. Ночами она подолгу сидела, уставясь в одну точку. Горькие слезы сбегали по ее побледневшим щекам в такие мгновения. О чем она думала? Кого вспоминала? Барбий терялся в догадках. Странно. Он, прошедший десятки схваток с врагом, разоривший не одно селение, не новичок в отношениях с женщинами, не знал, как вести себя с пленницей. Чувствовал: с каждым днем бездонные озера ее глаз затягивают его все сильнее.

– Кто ты? Как зовут тебя? – произносил военачальник заученные на дакийском языке фразы. Ресницы прекрасной варварки на миг вздрагивали, а потом лицо приобретало прежнее равнодушное выражение. Молчание. Нет. Она умела говорить. Тициан не раз слышал, как напевала дакийка.

– Она сдохнет от тоски, – часто повторял Прим. – Знаешь, что нужно молодой девке от парня? То-то! На худой конец купи ей иглу и ниток. Пусть вышивает!

Тициан побоялся. Вдруг своенравная пленница что-нибудь сделает с собой. Но потом все-таки решился. Бывшая воительница обрадовалась подарку. Она вышила все четыре туники и плащ хозяина искусной варварской вышивкой. Приятели завистливо разглядывали работу.

– Ну, Барбий! На Делосе дадут за твою рабыню-рукодельницу не меньше пятисот-семисот денариев. Только сохрани ее до перевода легиона и выбей у легата отпуск.

Только раз на миг пленница приоткрыла завесу тайны. Чуть-чуть. Но препозиту вполне хватило понять: его добыча не из простых даков. Может, дочь старейшины или вождя. На эти мысли наводил и золотой медальон на ее шее.

Как-то через расположение легиона проезжала на конях группа даков-союзников. Впереди рысил худощавый сильно подвыпивший варвар. Тициан знал всадника. О Регебале, шурине Децебала, говорили по всей армии Траяна. Видно, рабыня тоже была знакома с ним. Завидев конников, девушка страшно побледнела и стремглав бросилась в домик. Бросила вышивание и забилась в самый дальний угол. Изумленный центурион последовал за ней.

– Что с тобой? Ты испугалась?

Рабыня впервые за все время кивнула хозяину.

– Не бойся! Сюда он не зайдет. Но почему ты боишься?

Минутная слабость девушки улетучилась. Она надменным жестом вздернула подбородок. Потом по очереди вынула из ушей узорчатые с гранатами серьги и зашвырнула далеко под лежанку.

Препозит достал драгоценности и припрятал. Больше между ними не было сказано ни слова. Барбий заметил, что дакийка избегает соплеменников.

Прошла осень. Наступила зима. А Тициан все не мог решить для себя, как ему поступить со своенравной рабыней. Одно он знал твердо. Он полюбил. Всем сердцем. До беспамятства. И безответная любовь причиняла невыразимые страдания. Она продолжала смотреть на огонь. Центурион отставил обувь в сторону и переместился к очагу. На сдвинутые железные вертела установил плоский медный котелок и налил в него вина. Достал с полки изрядный ломоть копченой свинины и нарезал мясо тонкими кусками. Разломил пахучий ячменный хлеб легионной выпечки. Когда вино закипело, зачерпнул деревянной ложкой купленного меду в горшке, помешал до полного растворения. Прихватил тряпкой ручку котелка и наполнил приготовленным напитком две чаши. Бронзовую – себе. Серебряную – рабыне. Жестом пригласил к ужину. Девушка, кокетливо склонив головку на плечо, внимательно следила за умелыми действиями римлянина. Жилистая рука его с наградным браслетом «За доблесть» на запястье нервно подрагивала на колене. Она откинула волосы со лба и изящным движением взяла стаканчик. Напиток был очень вкусным. Откуда ей было знать, какими неправдами Тициан достал у греков амфору хиосского пятнадцатилетней выдержки? Мед с родных дакийских лугов немного горчил. Покой и тепло разлились по телу. Щеки порозовели. Белоснежные зубы матово засверкали в полумраке.

Римлянин жадно ел, поглядывая на пленницу. И столько нежности и любви таилось в его взоре, что она в смущении отводила глаза. После ужина они занялись каждый своими делами. Барбий, наморщив лоб, составлял график работ когорты по обустройству лагеря. Восковая табличка скрипела на дощатом колченогом столе. Рабыня, совсем по-детски высунув кончик языка, вышивала цветными шерстяными нитями. Неожиданно болезненно-свистяще втянула воздух:

– И-с-ш-ш!!

Укололась. Тициан оставил церу, подошел к вышивальщице, взял ее пальцы в свои ладони. На подушечке безымянного алела капелька крови. Центурион поднес кисть к губам и принялся покрывать поцелуями место укола. Дрожь пробежала по всей ее руке. Ресницы дакийки затрепетали. Забыв обо всем на свете, препозит начал целовать ее глаза, щеки, губы. Она рванулась, отчаянными усилиями стала уклоняться от ласк римлянина. Дважды укусила изо всей силы его руку и грудь. Он не чувствовал боли. Изумленная, обессилевшая рабыня перестала биться. Тициан шептал ей на ухо самые нежные слова, которые только знал. Он так и не смог вспомнить потом, в какой же момент любимая слабо, а затем сильнее и сильнее ответила ему.