Господь – мой брокер - Бакли Кристофер Тэйлор. Страница 17

Он показал на большой экран на стене.

– Здесь мы демонстрируем им фильмы, – сказал Аббат. – Вдохновляющие фильмы. Документальные…

Монсеньер уже снова был на ногах – он спускался по лестнице в винный погреб. По лицу Аббата скользнула тень тревоги. Монсеньер отсутствовал добрых пять минут.

– Отличный погреб, – сказал он, появившись вновь. – Правда, я не видел ни одной бутылки вашего вина.

Он перешел в соседнюю комнату – опочивальню.

– А это?

– Спальня для гостей – для отшельников.

Комната имела явно жилой вид. Повсюду была разбросана монашеская одежда. На кровати лежало смятое пуховое покрывало. На телевизоре, стоявшем в ногах кровати, валялись кассеты с фильмами Дипака Чопры о похудении и духовности. На тумбочке были недопитая бутылка бордо («Дюар-Милон Ротшильд» семьдесят шестого года), большой пузырек аспирина, «Телегид» и стопка джазовых компакт-дисков.

– Здесь кто-нибудь живет?

– В настоящее время – нет, – сказал Аббат. – Днем я иногда захожу. Заняться созерцанием… вздремнуть немного для… восстановления сил. Конечно, у меня есть келья, как у всех монахов.

Монсеньер Маравилья кивнул:

– Да, конечно. Ну что ж, давайте осмотрим остальные помещения этого… монастыря.

Аббат неохотно повел его к кельям. Из некоторых доносилась музыка. Когда мы проходили мимо кельи брата Эда, мне показалось, что там звучит мелодия из «Спасателей Малибу». Монсеньер невозмутимо двигался вперед до тех пор, пока мы не услышали довольно громкий храп, доносившийся из кельи брата Тома. Монсеньер взглянул на свои часы:

– Кажется, местное время четверть одиннадцатого?

Аббат мрачно кивнул. Потом попытался найти оправдание:

– Поскольку встаем мы очень рано, у нас введен «тихий час» для уединенного созерцания. Сами понимаете… для размышлений.

– Это очень важно, – сказал Маравилья. – А ваша келья?

– Прямо по коридору.

Дверь старой Аббатовой кельи открылась со скрипом. Все было покрыто слоем девственной пыли. Ночник был затянут паутиной. На металлической кровати лежал голый матрас.

– Вы подаете хороший пример остальным монахам, – сказал монсеньер. – Ведь в «De Doloribus Extremis» святой Тадеуш яростно выступает против одеял, не правда ли? Книга восьмая, кажется? «Пусть ложе твое будет жестким, как камень, а тело свое укрывай лишь грубым сеном да терновником».

– Давайте перейдем в Паломнический центр, – предложил Аббат.

Филомена повела монсеньера через дегустационный зал, банкетный зал (объявление гласило: «СЛЕДУЮЩИЙ ПИР – В 12 НОЧИ»), часовню для бракосочетаний и магазин сувениров, где продавались кольца для ключей с надписью «Гора Кана» и графины, по форме напоминающие монахов. Тут я впервые увидел, как Филомене становится неловко за ее достижения в области организации сбыта. Монсеньер был неизменно любезен – даже тогда, когда увидел футболку с изображением кувшина для вина спереди и таким текстом сзади:

– Таким образом мы знакомим их с единицами измерения, которые упоминаются в Библии, – сказала Филомена. – Одна мера – это, по-моему…

– Тридцать шесть литров, – сказал он.

Мы вернулись в Административно-отшельнический центр.

– Итак, – сказал Аббат за чашкой кофе (не из его личной кофеварки «эспрессо», что вполне благоразумно), – надолго вы к нам?

– Судя по тому, что я увидел, – сказал монсеньер, задумчиво помешивая кофе, – на мои исследования потребуется некоторое время. Тут необходима осторожность. И беспристрастность. Нам бы не хотелось, чтобы сложились превратные мнения. А тем более – чтобы они стали достоянием гласности.

– Безусловно, – сказал Аббат, не в силах возразить. Монсеньер не только занимал более высокое положение в церковной иерархии, но и имел право довести фабричную марку «Кана» до полного краха. – Чем можем – поможем. Брат Зап разбирается в финансовых вопросах. Он хорошо знаком с нашими операциями. Можете рассчитывать на всяческое содействие с его стороны.

– Благодарю. Я непременно обращусь к брату Запу. Однако, Филомена, вы, кажется, упоминали о том, что получили степень в области управления частными компаниями?

Филомена кивнула.

– В таком случае не могли бы вы стать моим руководителем? – Он повернулся к Аббату. – Надеюсь, вы сможете без нее обойтись?

– Руководителем, – сказал Аббат. – Разумеется. Все что угодно – лишь бы помочь его преосвященству.

– Вы отшельников в гости не ждете? – спросил Маравилья.

– Нет… в ближайшем будущем. Насколько я могу предположить…

– В таком случае я, вероятно, мог бы пожить здесь.

– Здесь?

Монсеньер показал:

– В спальне для гостей.

– А-а! – сказал Аббат. Он явно был ошарашен. – Ну, если… вы готовы довольствоваться нашим скромным гостеприимством…

Монсеньер улыбнулся:

– «Бери все, что дают тебе, и молча, с готовностью переноси страдания свои». «De Doloribus», книга четвертая.

Наутро, ровно в пять часов, все монахи впервые за долгое время собрались в церкви на заутреню. Посещаемость ухудшалась с тех пор, как Аббат, сославшись на то, что «характер миссии Каны находится в процессе развития», смягчил монастырский режим и ввел политику богослужения in camera [23]. Некоторые монахи выглядели слегка заспанными и, видимо, изо всех сил старались не фальшивить во время пения.

После заутрени мы гуськом направились завтракать в трапезную, где испытали очередное потрясение: пищу опять готовил брат Том.

– А где же, – спросил брат Боб, уставившись на свою миску чуть теплой, клейкой овсяной каши, – Лукас?

Лукас был поваром, которого Аббат переманил к нам из одной гостиницы на Беркширских холмах.

– Отправлен с богом, – ответил я, с отвращением оттолкнув миску, и налил себе еще одну чашку жидкости, которую брат Том выдавал за кофе. Складывалось впечатление, что наша автоматическая кофеварка «эспрессо» была подвергнута изгнанию вместе с Лукасом.

Аббат стоял у аналоя и, совсем как в былые времена, читал нам вслух. Там и сям к его рясе прилипло сено – немного «аксессуаров» (как выразился бы Эллиот), подобранных так, чтобы угодить монсеньеру Маравилье. Насколько я мог судить, Аббат читал отрывок из скучнейшего трактата святого Тада об изготовлении рубашек из конского волоса. Это весьма сложное место, изобилующее специальными терминами, и мне было трудно улавливать смысл латинских слов. Некоторые из прочих монахов, видимо, либо тоже были сбиты с толку, либо попросту чувствовали себя слишком несчастными, чтобы слушать внимательно, однако монсеньер Маравилья по ходу чтения то и дело одобрительно кивал. Он даже съел всю порцию каши – по сути своей, впечатляющий акт умерщвления плоти.

Днем Аббат пригласил меня к себе в келью. Войдя, я увидел, что он стоит на коленях, но не молится, а прячет книги Дипака Чопры под кровать, которая завалена сеном.

– Вряд ли сено так уж необходимо, – сказал я.

– Вы не знаете Блютшпиллера, – сказал он. – А о машине вы позаботились?

Накануне вечером Аббат велел мне переставить его «лексус» [24] из нашего гаража на стоянку Паломнического центра.

– Да.

Аббат порылся в своем сундуке.

– Боже мой! – сказал он.

– В чем дело, святой отец?

– Вот… положите это в багажник машины… и заприте его.

Он протянул мне большой рулон бумаги. Я узнал проект нового поля для гольфа, которое предполагалось соорудить на недавно приобретенном нами участке пахотной земли.

– Чем он сейчас занимается? – спросил Аббат.

– Он все утро провел в ваших апартаментах… то есть в Административно-отшельническом центре… с Филоменой.

– Вам не удалось поговорить с ней наедине? Она будет… сотрудничать?

– Не знаю, – сказал я. – Похоже, они неплохо ладят.