Семейное дело - Стаут Рекс. Страница 9

Вулф сперва намеревался еще раз поговорить с Феликсом, но когда мы поднялись из-за стола, он сказал:

— Ты можешь подогнать машину к боковому входу?

— Прямо сейчас?

— Да. Мы навестим отца Пьера Дакоса.

— Мы? — изумился я.

— Разумеется. Если ты доставишь его в наш дом, нам могут помешать. Поскольку мистер Кремер и окружной прокурор пока не смогли найти нас, они, возможно, приготовили ордер на задержание.

— Я мог бы привезти его сюда.

— Ему почти восемьдесят лет; возможно, он уже не в состоянии самостоятельно передвигаться. Кроме того, мы, быть может, застанем там и дочь.

— Найти место для стоянки автомобиля в районе пятидесятых улиц — безнадежное дело. Не исключено также, что придется взбираться на третий или четвертый этаж здания без лифта.

— Там увидим. Так сможешь подогнать машину к боковому входу?

Я сказал «конечно» и подал ему пальто и шляпу. И правда — чисто семейное дело. Ради клиента, независимо от важности предприятия и величины гонорара, он никогда бы не согласился терпеть подобные неудобства. Вулф воспользовался служебным лифтом ресторана, а я спустился к главному входу: мне нужно было сказать Отто, куда подогнать машину.

Западные пятидесятые улицы — это смесь питейных заведений, пакгаузов, обшарпанных домов без лифтов, но, как я знал, тот квартал, к которому мы стремились, состоял преимущественно из старых кирпичных особняков, а возле Десятой авеню находилась подходящая автостоянка. По дороге я предложил доехать до гаража, оставить там наш автомобиль, который принадлежит Вулфу и на котором езжу я, и взять такси. Однако Вулф отверг мое преложение. Он убежден, что когда за рулем движущегося транспортного средства нахожусь я, то риск существенно уменьшается. Таким образом, я проследовал до Десятой авеню и на стоянке обнаружил свободное место, всего за один квартал до нужного нам адреса.

Дом 318 выглядел довольно сносно. Некоторые из здешних особняков заново перестроили, а в подъезде, в который мы вошли, стены даже обшили деревянными панелями и установили внутренний телефон. Я надавил на кнопку против таблички: «Дакос», поднес трубку к уху и скоро услышал женский голос:

— Эта-а кто тама?

«Если говорит дочь Пьера, — подумал я, — ей следовало бы поучиться манерам. Но, наверное, у нее был трудный день: досаждали представители полиции, прокуратуры, журналисты».

Часы показывали десять минут четвертого.

— Ниро Вулф, — сказал я в микрофон. — В-У-Л-Ф. Поговорить с мистером Дакосом. Ему это имя, вероятно, знакомо. С Вулфом еще Гудвин, Арчи Гудвин. Мы знали Пьера многие годы.

— Parlez vous francais?

Эти три слова, хотя и с трудом, я все-таки понял.

— Мистер Вулф говорит по-французски. Подождите. Она спрашивает парле ли вы Франсе, — повернулся я к Вулфу. — Держите.

Он взял телефонную трубку, а я посторонился, чтобы освободить ему место. Поскольку его слова воспринимались мною всего лишь как набор звуков, я провел несколько минут, с удовольствием рисуя себе приятную картину, когда сотрудник полиции, нажав кнопку, в ответ услышит: «Парле ву франсе?» Мне очень хотелось, чтобы это случилось с лейтенантом Роуклиффом и парой знакомых журналистов, прежде всего с Биллом Уэнгретом из газеты «Таймс». Но вот Вулф повесил трубку, и когда раздался желанный щелчок, я распахнул дверь. Перед нами, на противоположном конце вестибюля, находился лифт — дверцы гостеприимно раздвинуты.

Если вы говорите по-французски и хотели бы иметь перед глазами дословное содержание беседы Вулфа с Леоном Дакосом, отцом Пьера, то, к сожалению, я ничем не могу вам помочь. Правда, у меня сложилось определенное представление о том, как протекал разговор; судил я по интонации их голосов и по выражению лиц. Поэтому я доложу только то, что мне довелось наблюдать. Во-первых, в дверях квартиры нас встретила вовсе не дочь Пьера. Эта дама давно помахала ручкой и сказала «адью» своим пятидесяти, а быть может, и шестидесяти годам. Низкого роста, коренастая, с круглым, полным лицом и двойным подбородком, в белом переднике и с белой наколкой на седых волосах, она, по-видимому, говорила немного по-английски, хотя выглядела явной чужестранкой. Приняв у Вулфа пальто и шляпу, служанка проводила нас в гостиную. Дакос находился здесь: сидел в инвалидной коляске у окна. Для описания его внешности достаточно сказать, что это был высохший и сморщенный, но все еще довольно крепкий старик. Сейчас он, вероятно, весил на тридцать фунтов меньше, чем в пятьдесят лет, но когда я пожал протянутую руку, то почувствовал сильную хватку. На протяжении часа и двадцати минут, проведенных с ним, он не произнес ни одного понятного мне слова. По всей видимости, он вообще не говорил по-английски, и, должно быть, именно поэтому служанка спросила меня по домашнему телефону, знаю ли я французский.

Уже через двадцать минут после начала разговора тон их голоса и манера поведения позволили заключить, что потасовки не будет. А потому я спокойно поднялся, огляделся и подошел к шкафу со стеклянными дверцами.

На полках красовались главным образом различные безделушки — фигурки из слоновой кости и фарфора, морские раковины, выточенные из дерева яблоки и прочее, — но на одной полке была выставлена коллекция трофеев с надписями: серебряные кубки, медали, похожие на золотые, и несколько цветных муаровых лент. На всех предметах я мог разобрать только имя: «Леон Дакос». Очевидно, его закусочная чем-то проявила себя и заслужила благодарность сограждан. Полюбовавшись коллекцией, я продолжил осмотр помещения — естественное занятие в доме человека, которого совсем недавно убили. И, как водится, мои усилия оказались напрасными. Никаких стоящих улик. Фотография в рамке на столе, очевидно, представляла собой портрет покойной матери Пьера.

В дверях появилась служанка в белом переднике, подошла к Дакосу и что-то сказала. Он покачал головой из стороны в сторону. Когда женщина проходила мимо меня, я попросил позволения воспользоваться ванной комнатой, и она провела меня в дальний конец коридора. В действительности я ни в чем не испытывал неудобства, а просто хотел как-то убить время. На обратном пути я заметил открытую дверь и вошел в комнату. Хороший сыщик не должен ждать особого приглашения. До сих пор я не заметил никаких признаков присутствия в доме дочери Пьера Дакоса, но эта комната была полна ими. Каждая вещь дышала ею, а один предмет изобличал ее полностью: этажерка с книгами у противоположной стены. Среди книг были романы, научно-популярные сочинения — отдельные названия показались мне знакомыми — в твердой и бумажной обложках, некоторые на французском языке. Но наибольший интерес представляла средняя полка. Она содержала сочинения Бетти Фридан и Кейт Миллет, еще три или четыре книги, о которых я раньше слышал, и три французских романа Симоны де Бовуар. Разумеется, два или три подобных произведения мог иметь у себя любой человек, но не всю столь тщательно подобранную библиотеку. Открыв ради любопытства одну из книг, я увидел на титульном листе надпись: «Люси Дакос»; на другой — то же самое. Не успел я протянуть руку за третьей книгой, как услышал за спиной голос: