Зима тревоги нашей - Стейнбек Джон Эрнст. Страница 64

– Вероятно.

– Не сомневаюсь, что вы желали добра своему другу.

– Я считал, что это ему поможет.

– Да, конечно.

Ненависть подступала мне к горлу, как желчь, и я чувствовал не столько злобу, сколько отвращение.

– Не говоря о том, что эта гибель трагична и бессмысленна, она влечет за собой некоторые осложнения. Вы не знаете, у него родственники есть?

– По-моему, нет.

– У тех, кто с деньгами, родственники всегда находятся.

– У него денег не было.

– Но был тейлоровский луг, не заложенный в банке.

– Вот как? Н-да, луг и нора в погребе.

– Итен, я вам говорил, что мы хотим построить аэропорт, который будет обслуживать весь наш округ. Тейлоровский луг совершенно ровный. Если мы не получим его, придется срывать холмы, а эта работа станет в миллионы долларов. Теперь даже если не объявятся наследники, надо будет действовать через суд. На это уйдут месяцы.

– Понятно.

Его прорвало.

– Ничего вам не понятно. Из-за ваших благодеяний этот участок подскочит в цене, к нему и не подступишься. Мне иной раз кажется, что благодетели самые опасные люди на свете.

– Вы, вероятно, правы. Мне пора в лавку.

– Лавка теперь ваша.

– Да, в самом деле! Никак к этому не привыкну. Все забываю.

– Вы не только это забываете. Деньги, которые он от вас получил, принадлежали Мэри. Теперь ей надо проститься с ними. Вы их просто выбросили вон.

– Дэнни любил мою Мэри. Он знал, что деньги ее.

– Слабое утешение.

– Я думаю, что он решил подшутить надо мной. Он дал мне вот это. – Я вынул два листка линованной бумаги из внутреннего кармана пиджака, куда положил их несколько недель назад, зная, что именно при таких обстоятельствах они и будут предъявлены.

Мистер Бейкер расправил листки на стекле, покрывавшем его стол. Он стал читать их, и мускул под правым ухом так у него задрожал, что ухо задергалось. Потом он снова пробежал эти листки, ища, к чему бы придраться. Когда он, сукин сын, поднял на меня глаза, в них был страх. Перед ним сидел человек, о существовании которого он и не подозревал. Ему понадобилась минута, чтобы приспособиться к этому незнакомцу, но он оказался на высоте. И приспособился.

– Сколько вы хотите?

– Пятьдесят один процент.

– Чего?

– Паев в корпорации, или в компании, или что там у вас будет?

– Это смехотворно.

– Вам нужен аэропорт. Единственная подходящая площадка принадлежит мне.

Он тщательно протер очки бумажным носовым платком и снова надел их, но на меня не взглянул. Его глаза ходили по кругу, в котором мне места не было. Наконец он спросил:

– Вы знали, что делали, Итен?

– Да.

– Ну и как вы себя теперь чувствуете?

– Да, вероятно, так же, как чувствовал себя тот, кто явился к нему с бутылкой виски и заставлял его подписать одну бумагу.

– Это он вам сказал?

– Да.

– Он лжец.

– Он и сам этого не отрицал. Он предупреждал меня, чтобы я ему не верил. Может, эти бумаги с каким-нибудь подвохом? – Я легким движением взял со стола две исписанные карандашом помятые страницы и сложил их вдвое.

– Насчет подвоха вы правы, Итен. Эти документы в полном порядке, датированы, засвидетельствованы. Может, он вас ненавидел? Может, подвох в том и состоит, чтобы растлить вас морально?

– Мистер Бейкер, никто из моих родных не поджигал корабля.

– Мы с вами еще поговорим, Итен, мы с вами будем делать дела, делать деньги. На холмах вокруг луга скоро вырастет небольшой городок. Теперь вам непременно придется стать мэром.

– Нет, сэр, не смогу. Столкновение интересов – вещь предосудительная. Несколько человек на своем печальном опыте убеждаются сейчас в этом.

Он вздохнул – вздохнул осторожно, точно боясь потревожить что-то в горле.

Я встал и положил руку на изогнутую кожаную спинку мягкого просительского кресла.

– Вам полегчает, сэр, когда вы притерпитесь к факту, что я не тот симпатичный болван, за которого меня принимают.

– Почему вы не посвятили меня в свои дела?

– Сообщники опасны.

– Значит, вы сознаете, что совершили преступление?

– Нет. Преступление – это то, что совершает кто-то другой. Мне пора открывать лавку, хоть я и хозяин в ней.

Когда мои пальцы коснулись дверной ручки, он негромко сказал:

– Кто донес на Марулло?

– Полагаю, что вы, сэр. – Он взвился с места, но я затворил за собой дверь и вернулся в свою лавку.

Глава XXI

Никто в мире не способен так блеснуть, как моя Мэри, когда надо принять гостей или отпраздновать какое-нибудь торжество. Она переливается всеми огнями, точно бриллиантами и не столько дает что-то празднику от себя, сколько сама от него получает. Глаза у нее искрятся, а улыбающийся рот, готовность рассмеяться подчеркивают, подкрепляют любую, самую убогую шутку. Когда на пороге вечеринки стоит Мэри, все ее участники чувствуют себя и милее и умнее, да так оно и есть на самом деле. И это все, что Мэри дает, а большего от нее и не требуется.

Когда я вернулся на лавки, весь дом Хоули празднично сиял. Гирлянды разноцветных пластмассовых флажков тянулись от люстры к лепному карнизу, опоясывающему стены; маленькие яркие стяги свисали с лестничных перил.

– Ты не поверишь! – крикнула Мэри. – Эллен достала флажки на заправочной станции Стандард-ойл. Джордж Сэндоу одолжил их нам.

– В честь чего это?

– В честь всего. Все чу?дно.

Не знаю, слышала она про Дэнни Тейлора или нет. Может быть, слышала и велела ему уйти. Я-то уж, конечно, не приглашал его на наше торжество, но он ходил взад и вперед около дома. Я знал, что позднее мне придется выйти к нему, но в дом его не позвал.

– Можно подумать, что это Эллен получила награду за сочинение, – сказала Мэри. – Вряд ли она так гордилась бы, если бы сама стала знаменитостью. Полюбуйся, какой она торт испекла. – Торт был высокий, белый, и на нем разноцветными буквами – красная, зеленая, желтая, голубая и розовая – было написано «Герой». – К обеду будет жареная курица с подливкой, соус из потрохов и картофельное пюре.

– Прекрасно, дорогая, прекрасно. А где наша юная знаменитость?

– Знаешь, его тоже будто подменили. Он принимает ванну и к обеду переоденется.

– Какой знаменательный день, сивилла! Того и жди, что мул ожеребится или в небе сверкнет новая комета. Ванна перед обедом. Подумать только.

– А ты не переоденешься? У меня есть бутылка вина, и я думала, может, мы разопьем ее как-то поторжественнее, со спичем, с тостом, хотя мы всего-навсего своей семьей. – Она весь дом взбаламутила своим праздничным настроением. Не успел я оглянуться, как уже сам бежал наверх принять ванну и включиться в общее торжество.

Проходя мимо комнаты Аллена, я постучал в дверь, услышал в ответ мычание и вошел.

Аллен стоял перед зеркалом, ловя там свой профиль с помощью ручного зеркальца. Чем-то черным, может быть, тушью для ресниц, взятой у Мэри, он навел себе черненькие усики, подмазал брови, удлинив их к вискам эдаким сатанинским изломом. Когда я вошел, он улыбался в зеркало цинично-многоопытной, обольстительной улыбкой. И на нем был мой синий галстук-бабочка в горошек. Он ни капельки не смутился, что его застали за таким занятием.

– Репетирую, – сказал он, положив зеркало на стол.

– Сынок, в этой суматохе я, кажется, не успел сказать, что горжусь тобой.

– Н-ну… это только начало.

– Откровенно говоря, я думал, что как писатель ты даже слабее президента. Я и удивлен и рад. Когда ты собираешься прочесть миру свой труд?

– В воскресенье, в четыре тридцать, будут передавать по всем станциям. Придется вылететь в Нью-Йорк. Специальным самолетом.

– А ты хорошо подготовился?

– А-а, справлюсь! Это только начало.

– Всего пятеро на всю страну – и ты один из них!

– Будут работать все станции, – сказал он и кусочком ваты стал удалять усы, причем я с удивлением убедился, что у него полный набор косметики – тушь для ресниц, и кольдкрем, и губная помада.