Золотая чаша - Плейн Белва. Страница 13

Это случилось в один из воскресных дней в прошлом году. А сейчас уже подходила к концу первая половина другого года.

– Где живет Дэн?

– О, далеко отсюда. В нижней части города.

– Давай пойдем к нему.

– Нам же нужно идти домой.

– Тогда пойдем в другой раз.

– Ну… мы не можем. У него нет настоящего дома.

– У всех есть дом, – с упреком воскликнул Пол.

– Нет, не у всех. Не у всех есть такой большой дом, в котором можно принимать гостей.

– А, ты имеешь в виду – у него квартира, как у тебя с бабушкой? Все комнаты на одном этаже и лестницы в ней нет?

– Намного меньше, чем у нас.

– Мне нравится лифт в бабушкином доме, только едешь в нем очень недолго. Я бы хотел быть лифтером, когда вырасту, тогда я ездил бы в лифте вверх и вниз, сколько захочу.

– Да, это было бы чудесно.

Они дошли до угла, откуда был виден дом Вернеров; из дома выносили чемоданы и грузили их в фургон.

– Посмотри, Пол, твои вещи скоро повезут в горы. Ты рад?

– Да. В этот раз мы возьмем с собой канарейку и кота поварихи, мама обещала. Они поедут с нами в поезде.

Флоренс стояла на верхней ступеньке лестницы, наблюдая, как отъезжает фургон.

– Какая же это морока и нервотрепка – готовиться к отъезду, – вздохнула Флоренс. – Столько надо успеть сделать. Зачехлить всю мебель, закрыть окна ставнями. А портниха еще дошивает мои летние платья, хотя до отъезда осталось всего две недели. Не знаю, что я буду делать, если она не управится к сроку. Входи же, садись, ты, должно быть, устала.

– Нет. Мы с Полом чудесно провели время. Погода замечательная.

В холле было сумрачно. Проникая в холл через витражные окна, свет с улицы становился каким-то тускло-лиловым, отчего и деревянная мебель из золотистого дуба, и обои с нарисованными на них ирисами приобретали унылый вид. Сумрачно было и в гостиной, освещенной люстрой из цветного стекла, только там свет имел оттенок красного вина. Темно-красным отсвечивали две фотографии работ великих мастеров прошлого: «Моисей» Микеланджело и «Ночной дозор» Рембрандта. У дивана стоял уже сервированный чайный столик.

– Хочу пирожное, – немедленно заявил Пол.

– Через пятнадцать минут у тебя урок музыки, – возразила Флоренс. – Иди наверх и вымой руки, дорогой. Получишь пирожное после ужина.

– Я обещала ему пирожное по дороге домой, – призналась Хенни.

– О Господи, ты испортишь ребенка. Ну хорошо, возьми шоколадное печенье, от него крошек меньше, иди наверх и попроси Мэри или Шейлу помочь тебе вымыть руки. Будь хорошим мальчиком… Да, ты его испортишь, – повторила Флоренс, когда Пол вышел из комнаты.

– Надеюсь, что нет. Пол такой разумный мальчик, что испортить его трудно.

Флоренс посмотрела на нее.

– Тебе бы своих детишек с десяток. Ты создана для этого.

Хенни скромно, как от нее и ожидали, улыбнулась. Она вдруг почувствовала слабость, рука, протянутая за чашкой с чаем, задрожала. Она стала задыхаться в этой комнате с пальмой в большом горшке и «восточным уголком» под полосатым балдахином, куда не было доступа свежему воздуху. Ей захотелось плакать, и она постаралась подавить подступающие слезы, уставившись через открытую дверь на чучело павлина, стоявшее у лестницы в холле. Какое счастье, что в комнате было так темно.

– Тебе следовало бы поехать с нами в горы, Хенни. Альфи едет, будет весело. Почему ты не хочешь? – Рука Флоренс поглаживала подлокотник нового кресла с инкрустацией из перламутра. Должно быть, он и на ощупь казался дорогим.

– Это слишком далеко, – ответила Хенни первое, что пришло ей в голову.

– Ерунда! Да и какое это имеет значение? Проспишь ночь в поезде, а утром мы уже будем у озера. Ты и представить не можешь, как там красиво. Дикая нетронутая природа; по ночам кричат гагары; пахнет сосной, даже одеяла пропитываются этим запахом. Тебе понравилось бы.

Почему она так настойчива? Какая ей разница, поеду я или нет? Но я знаю почему. И она знает, что я знаю.

– Родители Уолтера очень гостеприимные люди, ты сразу почувствуешь себя как дома. Ну, да ты же была у них в Элбероне, знаешь, какие они. А в Адирондаке еще лучше, хотя я и должна признать, что Элберон удобнее расположен, Уолтер может добираться оттуда в город на пароме. Но они хотят, чтобы этим летом мы провели с ними месяц в горах. Они так хорошо к нам относятся. Мне повезло, что у меня такие свекор со свекровью. Я молю Господа, чтобы тебе повезло так же, Хенни.

Да, подумала Хенни. Я верю, что она и в самом деле молится об этом.

Чувство удовлетворения и защищенности смягчило нрав Флоренс. Ее нервозность и раздражительность, которые Хенни хорошо помнила, вызывались должно быть неуверенностью в будущем; они исчезли без следа за годы замужества.

– Поехали, Хенни, – Флоренс ласково посмотрела на сестру. – Если ты не поедешь с нами, тебе не отвертеться от двухнедельного пребывания с папой и мамой в какой-нибудь скучной гостинице в горах. Две недели в кресле-качалке на веранде. Как же я ненавидела эти гостиницы. Огромные неуютные здания с гонтовыми крышами, башенками, длиннющими коридорами. И вокруг одни старики, которые только и делают, что сидят в креслах, едят и снова сидят.

Хенни наконец-то собралась с мыслями.

– Я занята в благотворительном центре. Я не говорила тебе, что теперь я веду еще и занятия по кулинарии. Не хотелось бы бросать дело на половине.

Флоренс вскочила и подошла к секретеру, стоявшему у окна.

– Кстати, чуть не забыла. Уолтер оставил чек для благотворительного центра. Он выписан на твое имя.

– О, скажи ему от меня спасибо. Нет, лучше я сама ему напишу, – воскликнула Хенни, испытывая стыд оттого, что думала об Уолтере не иначе как о долговязом сухаре в котелке и гетрах. – Ой, как щедро! Пятьсот долларов.

– Уолтер – щедрый человек, – с достоинством ответила Флоренс. – Немцы все такие, хотя кое-кто все еще смотрит на них сверху вниз. У немцев есть совесть, они знают, что такое антисемитизм. Те, кто как де Ривера прожили в Америке уже Бог знает сколько лет, забыли об этом. Ну а теперь, когда немцы разбогатели, – закончила она с удовлетворением, – их стали принимать в обществе.

Хенни аккуратно сложила чек и спрятала его в сумочку, повторяя:

– Уолтер такой молодец!

– Он восхищается тем, что ты делаешь. Помогаешь этим людям приобщиться к американскому образу жизни, стать полноценными американцами. Чем скорее они забудут о том, как жили раньше, тем лучше будет для них и для нас, считает Уолтер. – Флоренс явно была довольна сама собой.

Что происходит? Две родные сестры рассуждают о каких-то отвлеченных предметах, скрывая свои истинные мысли.

Флоренс налила себе еще чаю и стала помешивать его, вращая и вращая в чашке изящную ложечку. Потом светским тоном заметила:

– Я прочла в газете, что Люси Маркс выходит замуж. Это не та Маркс, с которой ты училась в школе?

– Нет. Я училась с ее сестрой Энни.

– За какого-то Дрейфуса. Выпускника юридического факультета Гарварда. Интересно, он не из бостонских Дрейфусов, знакомых моей приятельницы Хильды. Надо будет спросить.

Флоренс чуть ли не наизусть запоминала колонки светских новостей. Она помолчала, задумчиво глядя на ложечку, потом, видимо приняв решение, посмотрела прямо на сестру.

– Ты не хочешь ехать из-за Дэниела.

Хенни, заставив себя выдержать ее взгляд, с удивлением увидела в нем не вызов, как ожидала, а заботу.

– Да, наверное, – призналась она.

– Хенни, как обстоят дела? Я не хочу вмешиваться, правда не хочу. Но мне с трудом удается удерживать маму от взрыва. Она не понимает, что происходит.

– Что происходит! Господи, да я знаю его немногим больше года.

– Почти два, дорогая.

– А что, надо выходить замуж после первой встречи?

– Хенни, они вообще не хотят, чтобы ты выходила за него замуж. Это-то их и беспокоит. Ты должна понимать.

– Тогда чего они хотят? Чтобы он сделал мне предложение, а я бы ему отказала?