Семья Звонаревых - Степанов Александр Николаевич. Страница 14

Прикрыв дверь в сад, Варя спокойно подошла к сестре. Только бледность и ставшие тёмными глаза выдавали её волнение.

— Замолчи, Катерина! Что за чушь ты несёшь?

— Ах, я чушь несу?! — как ужаленная, закричала Катя. — Ты одна у нас умница. Тебя хвалят не нахвалятся Иван и твой Сережёнька. Но я хвалить не собираюсь, я всё тебе выскажу. Если ты губишь свою семью и не думаешь о своих детях, то губить свою я не позволю. Почему Ивана закатили в Закатальский полк, как ты думаешь? Вместо того чтобы думать о своей карьере, заручиться поддержкой влиятельных людей, он о тебе хлопотал, тебя вызволял из тюрьмы. Я ему говорю: «Ваня, будешь у Сухомлиновой, поговори о себе. Пусть оставят тебя в Петербурге, она всё может». А он только смеялся. «Я, — говорит, — мужик и мужиком помру, а у кокоток подаяния вымаливать не буду». А за тебя просил. Я знаю, что просил, хоть и не сказал мне.

Катя вновь залилась слезами. Потрясённая всем услышанным, Варя сидела молча, внимательно разглядывая чернильное пятно на скатерти.

— Катя, ты мне сестра, и я тебе не враг! Выслушай меня и постарайся понять. Мне проще всего было бы наговорить тебе кучу неприятностей и уйти, чем сидеть здесь и, сдерживаясь, слушать тебя. Но я всё-таки переломлю свой характер. Прошу тебя, Катя, брось свои «генеральские» замашки. Откуда они у тебя? Мы же росли в простой казачьей семье, и чин этот папа заслужил великим трудом и честной службой. И мама у нас простая женщина и всегда была верной подругой отца. Откуда ты взялась такая аристократка? Почему ты с пренебрежением смотришь на простых людей? «Голоштанные»! А ты, что ты умеешь делать сама? Ты умерла бы голодной смертью, если бы не Иван. Так присмотрись к нему, постарайся понять его, помоги ему, а не устраивай истерик. И брось своё фанфаронство. Иначе дождёшься, он тебя бросит…

Варя перевела дух от волнения и легко сбежала с крылечка террасы навстречу возвращающимся с прогулки детям.

Через два дня Звонарёву прислали повестку из Управления воинского начальника города Петербурга с требованием явиться для переосвидетельствования состояния здоровья «на предмет определения годности к военной службе», как официально значилось в повестке.

Сергей Владимирович показал повестку Тихменеву.

— По-видимому, меня собираются призвать в армию, — сказал он при этом.

— Это какая-то нелепость, — возмутился генерал. — Вы до крайности нужны на заводе, и я ни за что не отпущу Вас.

Тем не менее Сергей Владимирович прошёл медицинскую комиссию и был признан годным к строевой службе. А ещё через два дня ему была вручена мобилизационная повестка. Оказалось, что Звонарёв подвергался мобилизации в числе неблагонадёжных лиц по указанию охранного отделения. Все хлопоты Тихменёва были тщётны. Оставалось одно: не спешить с отъездом и постараться попасть к Борейко в Вязьму, где стояла его артиллерийская бригада.

9

Первого августа 1914 года Германия объявила войну России, и в тот же день немецкие войска перешли границу Бельгии, грубо нарушив её нейтралитет. Это дало повод Англии вступить в войну с Германией на стороне Франции и России.

Петербург зашевелился, как встревоженный муравейник. На призывных пунктах творилась несусветная толчея. Дни и ночи беспрерывно шла приёмка мобилизуемых людей и лошадей. Все поезда были переполнены до отказа запасниками, которые ехали в классных вагонах, не считаясь ни с какими правилами и порядками. Штатские не могли ни выехать из столицы, ни попасть в неё. Военные запрудили вокзалы и прилегающие к ним площади.

Варя застряла на даче. С тяжёлым сердцем ехал Звонарёв на дачу, зная, какое тяжёлое горе везёт он своей жене.

У крыльца скромного каменного дома с мезонином остановилась пролётка, нагруженная вещами. Когда извозчик снял чемодан, узел и корзинку, стало видно улыбающуюся маленькую женщину в соломенной шляпке и мальчика лет четырёх в матросском костюмчике.

— Ну вот, Славик, мы и приехали. Прочитай-ка, что написано на табличке.

Надувая щёки, Слава важно по слогам прочитал:

— «Петровская улица, 18. Зубной врач Михельсон». — И тут же испуганно захныкал: — А у меня зубки не болят…

В это время парадное открылось, и молодая женщина, улыбаясь всеми ямочками своего милого розового лица, спросила:

— Госпожа Борейко? С приездом. Прошу Вас, проходите. Квартира готова и ждёт Вас. Наши господа на даче и раньше осени не вернутся, так что придётся пока поскучать одним…

Так Оля Борейко с сыном приехала в Петербург.

Вечером, когда все вещи были разобраны, а Слава вымыт, накормлен и уложен спать, когда всё уже валилось из рук от волнения и нетерпения, Оля села на низенькую скамеечку около окна и, положив руки на колени, стала ждать, прислушиваясь к шагам на тротуаре. А мысли бежали…

Далёкий девятьсот пятый год. Встреча с Клавой, с Иваном Герасимовичем… Красная Пресня. Красная от пролитой рабочей крови, что породнила навеки её, Олю, с теми, кто не жалел свою кровь, не дрожал над своей жизнью.

А потом все эти годы напряжённая жизнь учительницы-подпольщицы. Учить других, учиться самой великому делу революции и жить, чутко прислушиваясь к шагам врагов и к походке друзей…

Вот и сейчас лёгкие, быстрые, радостные шаги — это друг. Оля поднялась навстречу им, рванула дверь и почувствовала, как тёплые родные руки обняли её за шею.

— Клава, родная…

Так и стояли они, два друга, две сестры, обнявшись и плача.

— Ну вот, бабы всегда остаются бабами. И от горя плачут, и от радости тоже. Пойдём ко мне наверх в мезонинчик, хоть я насмотрюсь на тебя.

Оля протянула Клаве руку и повела её, как ребёнка, по лестнице наверх. Огня не зажигали, в окна лился серебряно-голубой свет. И от этого света и от тишины, что была вокруг, от мирного сопенья спавшего Славки было как-то особенно мирно, сладко и почему-то грустно. Оля усадила Клаву к свету и долго смотрела на её милое, вновь похорошевшее лицо.

«Ну вот и порозовели щёки, и засияли серые удивительные глаза…». Подумала Ольга.

— Я долго жила за границей, — как бы отвечая на её мысли, тихо проговорила Клава. — Было серьёзное задание партии. Хотя много работала, но поправилась. Болезнь вроде отпустила. Мы ведь живучи, как кошки… Ну и, видишь, косы отросли… Но забыть ничего не забыла. Того, что было и ушло, забыть нельзя. Впрочем, почему ушло? Андрей всегда со мной рядом. И, пожалуй, хватит об этом.

И снова Олю поразила какая-то только Клаве свойственная не обидная для собеседника твёрдость. Твёрдость и вместе с тем мягкость, такт, большое уважение к мнению другого человека. «А вот у меня и у Вари этого пока ещё нет. Мы резковаты. Дудим в свою дуду и других слушать не хотим». — с горечью подумала Оля.

— Ты не обиделась, что мы вызвали тебя срочно? — услышала она голос Клавы. — У нас на днях провалилась одна конспиративная квартира. И нужна немедленная замена. Дел очень много. Условия работы с каждым днём всё усложняются. Охранка свирепствует в связи с мобилизацией. Хватают по одному подозрению. А ты опытный конспиратор. — Клава улыбнулась. — Жена героя-офицера… Боюсь только за Славку.

— А что Славка? Он у меня любого жандарма за нос проведёт. Хитрый бесёнок. Потом больной, — Оля лукаво сощурила глазки, — нужна постоянная врачебная консультация столичных светил. Документы всё в порядке. Ну, если боишься, можно отправить к Варе.

— К Звонарёвым нельзя. Варя только что из тюрьмы. За ней слежка. Ни жить у неё, ни встречаться нельзя. Категорически и надолго. Здесь квартира надёжная. Хозяева — сочувствующие нам люди. Через некоторое время подыщем домик на даче. Там ещё спокойнее. Нужно будет установить станок, размножать ленинский «Социал-демократ», прокламации. Вот первая партия в этом дорожном чемоданчике. Завтра бастуют путиловцы. Это им подарок. «Ко всем рабочим, крестьянам и солдатам» — первая прокламация Петроградского комитета. «Война — войне»! — вот наш лозунг…

Ранним утром второго августа Звонарёв уезжал в Вязьму. В военной форме, с чемоданом и постелью в ремнях, он стоял на вокзале. Его провожала только Варя. Перед самым отходом поезда она, улыбаясь, сказала ему: