Экзотические птицы - Степановская Ирина. Страница 67

«Ни хрена не помогают рекомендации профессора!» — даже с каким-то непонятным удовлетворением заметил Дорн и удалился в свой кабинет.

— Тебе принести картинки или поверишь на слово? — мягко спросил Барашков у Тины.

— Если картинки есть, поверю. Куда деваться? — вздохнула Тина и закрыла глаза. — Рассказывай, я так буду слушать, не засну!

Ей действительно с закрытыми глазами слушать было легче. И пока длился его рассказ о том, что с ней произошло в последние сутки, и о том, что именно показали исследования, Тина, внимательно фиксируя все до мелочей, параллельно, как на экране немого кино, прокручивала в памяти всю ее прошедшую жизнь. Непрерывные стрессы бессонных ночей на дежурствах, отравленный воздух операционных, бесконечные полеты на самолетах туда-обратно в течение стольких лет, неудовлетворенность семейной жизнью, постоянное беспокойство о сыне и, наконец, последние неудачные два года жизни с мужчиной, одного которого только и любила она за всю свою жизнь.

«Как тут не вырасти какой-то штуке в надпочечнике?» — усмехнулась она. Но, конечно, усмешка эта была весьма условной. Тина ведь прекрасно понимала, что она жила жизнью целого поколения, в чем-то более, в чем-то менее благополучной. А другие люди, в том числе пережившие и не такие страдания, а войну, смерть детей и любимых, насильную эмиграцию, голод, разруху, приспосабливались к жизни и доживали до глубокой старости. Бывало, они болели другими болезнями, но никаких опухолей в надпочечниках у них не вырастало.

— Значит, такая судьба! — констатировала Тина, когда Барашков закончил свой рассказ.

И тут перед ней, как на карте, как на чистой скатерти гладкого стола, с полной ясностью развернулась история собственной болезни с бесконечно плохим настроением, с нежеланием жить, с потерей аппетита, с задержкой жидкости, с нарушениями давления, работы сердца, с видениями в глазах, и Тине стало стыдно.

— Вот и пообследовалась! — сказала она Барашкову, закусив губу. — Но я-то какая тупая! Не дала себе труд проанализировать собственное состояние!

— Все мы хороши! — ответил Барашков. — Опухоль-то нашел молодой специалист. Вон, ее сотрудник, — кивнул Аркадий на Мышку.

— И что же теперь? — Тина приблизительно знала ответ, но все-таки подняла на коллег глаза.

— Теперь все как полагается. — В голосе Барашкова звучала точно такая же уверенность, с какой он разговаривал со всеми своими больными. Тина хорошо знала все интонации его голоса и невольно усмехнулась. — Сначала уточним размеры опухоли, проконсультируемся с хирургами, оценим функцию второго надпочечника и — оперировать! Тянуть не имеет смысла. Такой криз давления, какой был вчера, может повториться в любую минуту.

Как ни была слаба Тина, но в глазах Аркадия она читала что-то еще, кроме тех прямых слов, которые он произносил вслух. В них была еще какая-то скрытая тревога.

— А где оперировать? — Тина напряглась, сглотнула слюну и поморщилась — даже глотать больно.

— Здесь, у нас! — твердо сказал Аркадий как о деле решенном, но лицо его стало таким напряженным, будто древний скульптор высек его из скалы.

— Ты ничего не скрываешь? — спросила она. — Или случилось что-то еще?

— А того, что с тобой случилось, — он сердито посмотрел на Тину, — мало, что ли?

Тина почувствовала усталость, будто провела три сложных наркоза подряд. У нее опять начались какие-то перебои с дыханием.

— Маме позвоните! — сказала она. Мышка торопливо записала продиктованные цифры номера. И началось опять — странный туман в голове, жаркая пустыня во рту, скачущая чертовщина в глазах и безумное колотье сердца. Тина ощущала то «тук-тук-тук», то «бам-бам-бам». И страх. Первородный страх удушья и остановки сердца. Не описать словами тому, кто не пережил. — Опять мне плохо. Колите скорее! — сказала она. — А то до операции не дотяну! — И через несколько минут после того, как стали хлопотать над ней Мышка, медсестра и Аркадий, знакомая уже спасительная тьма опять сгустилась над ней.

16

К лежащему на асфальте Ашоту приблизилась чья-то фигура. Человек нагнулся пониже, чтобы расслышать слова. Лежащий на асфальте произносил явно что-то нетипичное.

— Oculus dextra испортили, гады! — шептал Ашот разбитыми в кровь губами. — Не видит глаз ни черта! Вот не дай Бог, если придется глаз удалять!

Прохожий присмотрелся в темноте и увидел избитое лицо и залитый кровью правый глаз. Латинские слова произвели на него впечатление. Он понял, что Ашот не банальный пьяница, пострадавший в разборке с такими же, как он сам, бомжами.

— Давай-ка вставай потихонечку, — оглядываясь, сказал прохожий. Он поискал глазами еще кого-нибудь, кто мог бы ему помочь поддержать Ашота. Но улица казалась пустынной. В окнах домов было темно, кричать и звать на помощь бесполезно. — Подъезды домов тоже теперь запираются. Никого не дозовешься у вас в Москве! — Человек вздохнул. — Здесь рядом больница, вставай потихонечку, вдвоем доползем! — Человек присел на корточки и стал помогать Ашоту подняться. Тот, несмотря на жуткую, боль в правом боку, собрал все свои силы и встал, шатаясь, будто на ринге боксер.

— Пинали, сволочи — пояснил он. — Взгляни, друг, глаз-то хоть цел?

— Чего смотреть, все равно в темноте не видно! — ответил незнакомец. — Травма, без сомнения, есть. Надо добраться до больницы, там посмотрят, пошли!

Но Ашот застонал от боли и привалился телом к каменному больничному забору, ухватившись рукой за обломок бетона в какой-то расщелине. Его спаситель понял, что положение серьезное.

— Придерживайся за стену! Сейчас я тебя подниму! — Он подхватил Ашота за талию, руку его повесил себе на плечо. — Расслабься лучше, если не можешь идти, — сказал он. — Я дотащу тебя, в армии и не такое бывало!

— Здесь должна быть дыра! — Ашот внезапно вспомнил, что через нее все больные и персонал бегали в магазин-«стекляшку». — Через нее до приемного отделения ближе. Я здесь работал, я помню, — еще сумел, сквозь кровь во рту, сквозь сдавленное дыхание, проговорить он.

— Ты медик, что ли? — спросил его человек.

— Врач-анестезиолог, — выдавил из себя Ашот, и тут его единственный целый глаз непроизвольно закрылся, Ашот обмяк и замолк.

— Не пролезаем, черт, дыра для двоих узкая! — сказал мужчина, но Ашот ему не ответил.

Мужчина внимательнее вгляделся в его лицо, понял, что тот, кого он несет, уже не может слышать его, выругался на весь мир и положил Ашота на землю. Раздумывать, жив ли еще раненый или нет, было бессмысленно, и мужчина, схватив Ашота под мышки, протащил через дыру волоком, заботясь уже только о быстроте передвижения. До больничного порога оставалось еще метров двести проползти по грязной тропе.

— То-то я слышу знакомое: «окулюс декстра, окулюс синистра…», — бормотал по дороге мужчина, больше для поддержания собственного духа, потому что Ашота поддерживать морально было все равно что поддерживать мешок с костями. Но мужчина все равно ласково говорил: — Держись, дружок! Не помрем, так живы останемся! Сейчас доберемся! Держись! — Он затащил Ашота на ступеньки подъезда приемного отделения и, опустив на бетонный пол, что было силы затрезвонил в звонок, забарабанил в дверь руками и ногами.

— Иду! Иду! Кто там? — послышался в отдалении испуганный голос санитарки.

— Раненого доставили! Открывай! — еще громче забарабанил мужчина.

— Сейчас, милый, сейчас! — бормотала справляющаяся с засовами санитарка, а следом из своей комнатушки уже бежала фельдшер с заспанным лицом.

— А что это такое? Почему к нам привезли? Надо в травматологическую больницу! — начала было назидательным тоном она, но, увидев клетчатый шарф и спекшиеся от крови кудрявые волосы лежащего на полу Ашота, узнала в нем недавнего посетителя и замерла. — Господи, так это же он! — ахнула она было, но быстро замолчала, сообразив, что у нее могут быть неприятности из-за того, что ведь это она не пустила его в больницу. — А может, и не он! — толкнула она в бок взглянувшую на нее санитарку и, посмотрев на мужчину, стала помогать ему втаскивать Ашота внутрь.