Быть драконом - Стерхов Андрей. Страница 109

Прошло не меньше минуты, прежде чем звук перестал быть единым и рассыпался на составляющие. Послышались жутковатое подвывание, уханье и скрежет. Я не сразу, но все-таки догадался, что это магнитофонная запись. А потом – и что это за запись. Антонов-Демон подошел к организации действа не без изуверской выдумки: записал органную мессу задом наперед.

Когда я их увидел, до полуночи оставалось меньше минуты.

Они расположились на одной из старых могил, украсив ее зажженными свечами. Свечей было много, не меньше двух десятков. Даже тогда, когда луна скрывалась в тучах, дрожащие на ветру огни позволяли видеть сцену жутковатого действа.

Обнаженная Антонина лежала на гранитной плите, прижимая к себе правой рукой мирно спящего ребенка. В левой ее руке сверкала серебряная чаша. Та самая Чаша, которую я подвизался найти. Чаша братьев кипяченой росы.

Антонов-Демон, обряженный в балахон из какой-то черной материи с отливом, стоял в ногах у подруги. В правой руке он держал ритуальный нож, а в левой (ну конечно же, в левой, в какой же еще) – перевернутый крест.

Черная месса подходила к своему завершению. Магнитофонная какофония умерла на невообразимо высокой ноте, и порыв ветра донес до меня голос. Демон громко, четко и монотонно выговаривал последние перед жертвоприношением словеса:

– …Ахадон, Вай, Boo, Эйе…

Ни Антонина, ни сам Демон не слышали, как я приближаюсь: то ли были настолько увлечены процессом, то ли шум начавшегося дождя надежно скрыл звук моих шагов. Я встал за три ограды от них возле куста багульника и вырвал кольт из кобуры.

А тот, кто собирался стать иным столь диким образом, уже заканчивал свое воззвание:

– …Эксе, Ам, Эль, Ши, Хау…

В какой-то миг небо озарила вспышка молнии. Может, Небеса с ним разберутся сами? – подумал я с надеждой.

Но у Небес были более насущные дела.

Убрав с лица пряди слипшихся от пота волос, я поднял пистолет и прицелился. А когда Демон, откинув в сторону крест, занес нож над ребенком, снизил пафос мероприятия громким возгласом:

– Даже не думай, придурок!

Антонина вскрикнула, а Демон обернулся. Узнав меня, на мгновение оцепенел, а затем полез свободной рукой под балахон.

Я не дал ему ни единого шанса. Я не позволил ему выхватить пистолет. Я выстрелил раньше.

Крикнул:

– Делай что хочешь, только не здесь!

И плавно нажал на спусковой крючок.

Раскат грома заглушил звук выстрела, но это меня не огорчило. Достаточно было того, что увидел: моя пуля снесла Демону кусок черепа, и несостоявшийся иной, повалившись спиной на острые прутья ограды, ответил за «козла».

Наступила полночь. Ожидаемого прорыва инферно не случилось. Все было кончено.

Но не совсем.

Обезумевшая Антонина, перестав изображать из себя сатанинский алтарь, вскочила и отбежала к ограде. Ребенка, который от шума проснулся и теперь истошно орал, она продолжала прижимать к груди. Я испугался, что уронит. Хорошо еще, если на землю, но если на штыри ограды – крышка.

Картинно, так, чтобы видела, я отшвырнул пистолет в сторону. Показал ей пустые ладони и, стараясь не делать резких движений, стал медленно приближаться. При этом говорил-приговаривал:

– Тихо, детка, тихо. Слушай, чего расскажу. Пошел я как-то раз на лыко гору драть, увидал, что на утках озеро плавает. Срубил тогда три палки: одну еловую, другую березовую, третью рябиновую. Бросил еловую – не добросил, бросил березовую – перебросил, бросил рябиновую – угодил. Озеро вспорхнуло, полетело, а утки остались. Такая вот ерундовина. Такая вот дребедень.

Вконец отупевшая, она позволила мне подойти, и я осторожно, как самую драгоценную в своей жизни ношу, принял из ее дрожащих рук голого, лысого и мокрого наследника большого бизнеса.

Маленькое морщинистое чудовище, попав в мои руки, отчего-то сразу затихло, вытаращилось на меня своими глупенькими гляделками и, задорно гугукнув, протянуло мокрую ручонку к очкам. Видать, гены дали о себе знать, потянуло парня на чужое. А быть может, просто в стеклах отразилась молния и он так живо отреагировал. Кто его знает, как у него там и что.

Строго-настрого предупредив, чтобы не вздумал уделать, я спрятал шалопая под полу куртки от греха подальше. И от греха подальше, и от дождя. Дождь зарядил будь здоров, не дождь – ливень. Настоящий летний ливень. Из тех, которые надолго.

А безутешная в своем горе Антонина постояла, раскачиваясь из стороны в сторону и заламывая руки, затем рухнула на мертвого своего дружка да завыла в голос. Слушать ее причитания мне было без надобности. Я подобрал Михееву чашу, нашел свой верный безотказный кольт и стал выбираться на главную аллею.

По кладбищу уже сновали люди. Много людей. Они, громко перекрикиваясь и шинкуя темноту лучами фонарей, метались взад-вперед меж крестов и надгробий. Метались, конечно, бестолково. Но все-таки метались.

Люди, они почти как драконы, думал я. Тоже переживают за детенышей. Детеныш и для них важнее взрослого.

Как это часто бывает при большой суматохе, никто на меня внимания не обращал. Шел себе и шел. Один раз даже кто-то чего-то спросил. Я в ответ пожал плечами, человек выругался и побежал дальше.

И только когда я выбрался к темнеющему на развилке памятнику воинам-интернационалистам, во мне наконец признали чужака. Набежали со всех сторон, окружили, наставили стволы и фонари.

Заметно было, что парни, взявшие меня в плотное кольцо, здорово волнуются. Хотя и старались казаться крутыми, но напряженные позы, немигающие глаза и тревожное молчание выдавали их с потрохами.

Впрочем, странно было бы ожидать чего-то иного – уж больно время, место и суть операции располагали к волнению. При таких обстоятельствах каменным нужно быть, чтобы оставаться спокойным.

Упреждая глупую случайность, я сразу предупредил:

– Ребенок у меня за пазухой. Опустите пушки и зовите Босса.

Минуты не прошло, как он предстал передо мной – невысокого роста крепыш с осунувшимся лицом.

Для своих парней он был главным, самым главным, почти богом. Для меня же – просто несчастным маленьким человеком, промокшим под проливным дождем. Я пожалел его и без лишних слов вернул ему сына.