Последний рубеж - Стерхов Андрей. Страница 87

Про себя же подумал: «А также мамин сын, землянин с Ритмы, филолог, солдат, борт-оператор корпоративного конвоя, Человек Со Шрамом и просто – человек. И все это здесь и сразу. Настолько здесь и сразу, что вот-вот взорвусь».

– Это-то… Где не свой чуэжвам брал? – заворожено глядя на браслет, спросил Болдахо.

– Дахамо дал.

– Аллачин?

– Он самый. Тот, что отец Тыяхши.

– Это-то… Не свой Тыяхшу знает?

– Еще как знает. С ней на пару в город и прискакал.

Народ вокруг обрадованно загудел. Когда же Болдахо перевел новость для незнающих язык, радостный гул утроился. А вскоре и вовсе перешел в откровенное ликование. Еще бы. Осознали, что на два Охотника в гарнизоне стало больше. Причем один из них сейчас с ними. Вот он. Стоит, смущенно озирается.

И тут же народ решил, что теперь не грех и расслабиться. Что нужно немедленно отметить появление нового Охотника. Всем вместе и по полной. Тем более очередь идти в дозор наступит только завтра. Времени – вагон.

И пошло веселье без берегов.

Оказалось, что муллватам ничто человеческое не чуждо. Как и все прочие представители рода людского, легко и непринужденно сменили они недавнюю свою ненависть на безоглядное поклонение и соответственно готовность забить насмерть на готовность искупать в любви. От желающих чокнуться с новым Охотником отбоя не было. В очередь встали. Подносили, угощали, чокались. Влад никому не отказывал: чарка на чарку – это не палка на палку. Болдахо-проныра и тут в стороне не остался – возглавил процесс. Деловито покрикивал на пытающихся пролезть без очереди, а для тех, кто во всеобщем языке не силен, был за переводчика. Он же чуть позже, когда пьянка-гулянка в разлив пошла, приволок откуда-то из загашников и музыкальный инструмент – высушенную не то тыкву, не то другую какую брюкву, с пятью струнами-жилами. Где вино, там и праздник: быстро окосевшие муллваты на радостях спели могучим, но нестройным хором заунывную походную песнь, и потом еще одну – столь же длинную и столь же нудную.

Влад вытерпел все, а потом отомстил – выступил с ответным словом. Попросив Болдахо подыграть, пропел кусок из заветной даппайской:

А потом снова пили. И Влад, ясен пень, всех перепил. Слабы на это дело оказались муллваты, попадали кто где – кто на стол, кто под стол. Совсем страх потеряли. И бдительность.

Оно и понятно – чего бояться, когда рядом Охотник. Теперь Зверя бояться не надо. Тьфу на него теперь. На Зверя. Час тому назад они могли его в лучшем случае только отпугнуть, расколов оболочку. А теперь есть кому и успокоить.

В одиночку Влад пить не любил. Что за радость пить в одиночку? Неправильно это – хлестать без задушевных разговоров. Не по-людски. А потом ведь нужно было и про украденный раймондий народ попытать. Наверняка кто-то что-то о нападении на конвой слышал. Не может быть, чтобы слухи по городу не ходили. Ну а нет, так на худой конец нужно разузнать, где найти человека по имени Гэндж. Хотя бы.

Но опоздал с расспросами.

Прошелся по таверне в поисках способного держать кружку в руках и не обнаружил таковых. Ни одного вменяемого. Даже подавальщики вповалку легли. И повар с поварятами лыка не вязали. Дрова дровами.

Когда Влад совсем отчаялся найти собутыльника, скрипнула входная дверь, и вслед за узкой лунной полосой в таверну вошел человек.

Или Зверь.

Влад вскинул арбалет, но нет, Зверя во вновь пришедшем не почуял. И успокоился. А как успокоился, сообразил по ярко-оранжевому цвету и характерному крою балахона, что перед ним монах-миссионер Церковной унии. Влад обрадовался, взмахнул рукой и поприветствовал брата во Христе:

– Доброй ночи тебе, брат! Не стой на пороге. Заваливай.

Вошедший удивился:

– Землянин?

– Землянин, – подтвердил Влад не без пьяного бахвальства.

Оглядев лежащие повсюду тела, монах спросил:

– Что здесь такое было?

– Братание, брат, – ответил солдат и прыснул. А потом не выдержал и заржал в полный голос. Утирая хмельные слезы и хлопая себя по ляжкам.

Монах сошел по ступеням, осторожно переступая через сопящие, похрапывающие и похрюкивающие тела, подошел к столу и сел напротив. Положил котомку из выцветшей мешковины на скамью и, откинув капюшон, какое-то время в упор разглядывал смеющегося Влада.

Влад тоже не стеснялся.

Монах оказался не старым еще ганзайцем. Красотой не блистал, скорее уродством отпугивал. Портретик тот еще: серое припухшее лицо, бритый череп, крючковатый нос, мутные рыбьи глаза, под глазами – неподъемные мешки. Не дай бог такого в темноте встретить. При свечах-то возникает желание поежиться.

Пододвинув к себе тарелку с жареным мясом, монах спросил:

– Веруешь, брат?

Влад, у которого от внешнего вида монаха смех куда-то сам собой пропал, пьяно кивнул:

– А как же, брат! Солдат я.

– Солдат?!

– Ну да, служил в Дивизии, был на войне.

– И что с того?

– Так это, брат… Там, брат, атеистов-то не бывает.

– Это похвально, брат, что веруешь. – Монах стал перебирать ломти, откапывая попостнее. – А сюда что привело?

– Пути Господни, которые, как известно, неисповедимы, – доложил Влад. – А тебя, брат?

– Дух Господень во мне, послан Им проповедовать пленным освобождение, а незрячим прозрение, – заученно протараторил монах и тут же впился мелкими, острыми зубами в отобранный кусок.

Влад подождал, когда монах прожует, и спросил:

– Вижу, Зверя не боишься, раз один ходишь?

Монах пожал плечами:

– Ты вон тоже один.

Влад, показав рукой на арбалет, сказал:

– Я с оружием в руках хожу.

– А я с Богом в душе, – пояснил миссионер. Он с трудом прожевывал волокна. Мясо действительно было жестковатым. Видимо, корова, с которой его срезали, издохла от старости.