Глубинные течения [Океан инволюции] - Стерлинг Брюс. Страница 18

— Далуза, — позвал я, удивившись звуку собственного голоса.

— Я ненадолго, — отозвалась она. Я услышал, как она приблизилась ко мне. Похоже, она видела в темноте лучше меня — или чувствовала тепло, или ей хватало света одной-единственной звезды. Как бы там ни было, она легко добралась до моего матраса, поправила одеяло и устроилась рядом, примостив голову у меня на плече. Сквозь тонкую преграду я ощутил жар и невесомость ее тела.

Сердце заколотилось, и я постарался отвлечься:

— Как тебе сегодняшнее представление с измерением глубины?

— Старый спектакль, — пробормотала она, забираясь на меня и просовывая руку под одеяло.

Мне отчаянно захотелось дернуть Пламени, но я не сдавался:

— О чем ты?

— Я же с ним третий рейс. Он это проделывал раз двадцать, и всякий раз бестолку. Иной раз по полдня убивает — но двух одинаковых измерений еще не случалось.

— В каждом рейсе?

— Ага. Сменит всю команду, кроме меня, и снова за старое.

Я расхохотался так, что Далуза чуть не свалилась. А что мне еще оставалось — или посмеяться, или напиться. Учитывая мое положение, уместен был лишь первый вариант.

— Пора бы ему завязать с этим. Чего он уперся?

Далуза потянулась, и я не увидел, а почувствовал, как ее лицо застыло в паре дюймов над моим. Ее горячее, нездешне-пряное дыхание коснулось моих губ.

— А ты не думал, что, возможно, капитан не в своем уме?

Мне показалось, что я уже слышал нечто подобное.

— Только не говори мне, что у него мания.

— Но ведь так оно и есть, — удивилась она. — Ты же знаешь, что у глубоких стариков тяга к смерти непреодолима, хотят они того или нет. Но считается, что можно продолжать жить, если у тебя есть цель, столь значительная, что каждая клеточка твоего тела знает о ней и живет ради нее.

Я потянулся обнять ее, но наткнулся на расправленные крылья, тянувшиеся по бокам до самой поясницы. Пришлось сомкнуть руки у нее на ягодицах.

— Этого и хочет Десперандум, — продолжала Далуза, делая вид, что ничего не заметила. — Жить, жить и жить. Но себя не перехитришь. Когда воюешь сам с собой, от пораженья не уйти.

Я раздвинул колени, чтобы Далузе было удобнее. Она ткнулась подбородком мне в грудь и прошептала:

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю. — Это по-прежнему было правдой.

Некоторое время мы молчали.

— Я слышу, как в тебе кровь ходит, — сказала она.

На несколько минут я совершенно потерялся, а затем меня заполнила доселе неведомая, пугающая смесь вожделения и гнева, нашедшая выход в боли — я до хруста сжал локоть Далузы, и ее сдавленный крик прозвучал для меня музыкой. В тот же миг я осознал дикость своих действий и выпустил ее. Она чуть отстранилась и тихонько всхлипнула.

— Я не получил от этого удовольствия, — выговорил я, придя в себя. — Ни малейшего…

Мои признания оборвались на полуслове — Далуза двинула меня в живот, вложив в удар всю силу своих летательных мышц. Я захлебнулся, а перед глазами заплясали красные сполохи.

— Так лучше? — участливо поинтересовалась она.

Я сжал кулак, намереваясь как следует врезать ей, но вдруг понял, что мне действительно стало легче. Впервые я получил удовольствие от боли.

— Ты чуть не убила меня, — сказал я.

— Прости, — виновато отозвалась она, — но ты же первый начал. Я решила, что тебе хочется именно этого. Пожалуйста, не сердись.

Я задумался.

— Мы разные, — наконец сказал я. — Не думай, что я собираюсь страдать вместе с тобой. Я не вскрою себе вены, Далуза, ни сейчас, ни потом. Если тебе это не нравится — лучше нам сразу разбежаться.

— Там видно будет, — прошептала она, и ее густые волосы защекотали мое лицо.

10. Летучие рыбы

Следующие несколько дней я почти безвылазно провел на камбузе. Немало времени потратил на изучение особенностей сушняцкой кухни, предвкушая, как по возвращении ошарашу друзей каким-нибудь замысловатым туземным блюдом. Кончилось тем, что Далуза, прибираясь, ненароком смахнула в кан с почти готовым обедом банку какой-то пряности, по виду напоминавшей сушеную редиску. Едва отведав этого неожиданного произведения, я часа два не мог перебить вяжущий вкус во рту, от которого буквально сводило челюсти. Естественное желание — выплеснуть отраву за борт — мне в последний момент удалось побороть. Матросы не проявили ни малейшего недовольства и, по обыкновению, вычистили тарелки до блеска. Если бы на Сушняке росли деревья, я бы обязательно попробовал подсунуть им опилки. Ветер ушел — мы приблизились к экватору. Полоса почти полного штиля протянулась в обе стороны до самых стен кратера. Здесь пролегала граница двух воздушных течений, определявших климат Сушняка. Воздух стал чище, открыв взгляду дрожащую в жарком мареве поверхность пыли. Стоило прищуриться, и начинало казаться, что «Выпад» покоится в бескрайнем море ртути. Небо, непривычно синее над головой, ближе к горизонту приобретало пурпурный оттенок, а низкая гряда утесов далеко на западе казалась фиолетовой. Нам пришлось поднять все до единого паруса, даже на самом верху, где реи не толще ручки метлы, полоскали крохотные брам-лиселя. Едва уловимое дуновение толкало нас вперед, и корабль нехотя подминал милю за милей. Я просто плавился под маской, приходилось постоянно встряхивать головой, чтобы пот не застилал глаза. Команда не испытывала подобных неудобств — брови у местных куда гуще моих. Спрятавшись в тени, я рассеянно водил взглядом по пыли, все еще во власти принятого по утру Пламени. В этом есть своя прелесть, думал я, и даже принялся было слагать поэму о том, что видел. Впрочем, вскоре мне это наскучило.

Далуза вернулась с облета и скользнула надо мной; слабый ветерок коснулся моих волос. Я махнул в ответ. Мне пришло в голову, что она по-своему загорела — на солнце ее кожа становится все бледнее. Что же, в этом смысла больше, чем в том, как загораю я сам. Все-таки белая поверхность лучше отражает свет. Я осторожно выглянул из своего укрытия и с облегчением убедился, что Мерфига поблизости нет. Отчего-то мне представилось, что он околачивается неподалеку, наблюдает.

Попробовать, что ли, подружиться с ним? Он хваткий малый, пусть с заскоками, но голова у него варит. Если представить, что Десперандум пойдет вразнос, от помощников-подпевал и тупорылой матросни толку не дождешься. Они скорее отравят собственную мать, чем осквернят свои души помыслом о бунте. Калотрик тоже не в счет. С тех пор, как я не позволил ему заначить часть Пламени, мы на ножах — в очередной раз я убедился в этом вчера, когда он приперся заряжать три своих пакета. К тому же парень вконец опустился — волосы сбились в грязный колтун, молнии на маске облезли. Доверять ему нельзя.

Конечно, и вдвоем капитана не утихомирить, а вот убить, пожалуй, получится. Если воспользоваться гарпунами. За Далузу я тоже не мог поручиться. Она любит меня, спору нет. Но что это значит? Насколько любовь важна для нее? Ответа я не знал, поскольку она наотрез отказывалась обсуждать свое прошлое. Далуза пленила меня, но не ослепила.

В тот же день мы забили двух китов и опустили за борт шесть яиц. На ужин я приготовил китовые отбивные, отвратительные на вкус. Утром следующего дня на юге показалось облако. Ничего хорошего это не предвещало, ибо на Сушняке не встретишь тех милых облачков из безобидного водяного пара, коими украшены небеса приличных планет.

— Что вы на это скажете, мистер Флак? — спросил капитан, передавая бинокль первому помощнику.

— Летучие рыбы, сэр, — отозвался немногословный китобой.

— Славно, просто славно, — оживился Десперандум. — Мистер Флак, организуйте двоих помочь мне с оборудованием. Остальных — вниз.

Два матроса взялись выносить из капитанской каюты устройства слежения; остальные поспешно спускались в убежище. Прежде, чем отправиться за ними, я огляделся в поисках Далузы. Видно ее не было. Заглянув на камбуз, я с облегчением убедился, что она уже там. Я занял стул у входа, мимо подтягивались опоздавшие. Одарив меня застывшим желтозубым оскалом, прошел Калотрик. Пока матросы рассаживались вдоль стен, я спорил сам с собой, не пора ли принять небольшую дозу. Сторона, выступавшая за, одерживала верх, когда в люке показалась маска Флака.