Ужин в Одогасте - Стерлинг Брюс. Страница 2

– Около одной палатки собралась целая толпа, – сказал Багайоко.

– Вижу-вижу, – отозвался Ибн-Ватунан. – Что это? Какая-нибудь новость, которая может оказать влияние на рынок?

Багайоко собрал соус комком мяты с салатом.

– Ходят слухи, что в городе появился новый прорицатель. Новые пророки всегда входят в моду на какое-то время.

– Да-да, – сказал, поднявшись Хайяли. – Они называют его «Страдальцем». Говорят, что он делает весьма диковинные и забавные предсказания.

– Я никогда бы не принял всерьёз их предсказания о торговых делах, – сказал Манименеш. – Если хочешь знать рынок, надо знать сердца людей, а для этого нужен хороший поэт.

Хайяли склонил голову.

– Господин, – сказал он, – живи вечно!

Темнело. Рабы принесли керамические лампы с сезамовым маслом и повесили их на балках галереи. Другие собрали косточки куропаток и принесли голову и заднюю часть барашка, а также блюдо с требухой, приправленной корицей.

В знак уважения хозяин предложил бараньи глаза Ибн-Ватунану и после трёх ритуальных отказов караванщик с наслаждением впился в них.

– Я лично, – сказал он, жуя, – вкладываю большие деньги в предсказателей. – Очень часто им ведомы необыкновенные тайны. Не всякие там оккультные, а те, что выбалтывают суеверные люди. Девчонки-рабыни, переживающие из-за домашнего скандала, мелкие чиновники, озабоченные продвижением по службе, частные секреты тех, кто приходит к ним консультироваться. Это может оказаться полезным…

– Если это так, – сказал Манименеш, – может быть нам следует позвать его сюда.

– Говорят, что он чудовищно уродлив, – сказал Хайяли. – Его зовут Страдальцем потому, что он совершенно немыслимо исковеркан болезнью.

Багайоко элегантным движением вытер подбородок о рукав.

– Теперь мне становится интересно.

– Тогда решено. – Манименеш хлопнул в ладоши. – Приведите юного Сиди, моего посыльного.

Тотчас появился Сиди, отряхивающий с ладоней муку.

Этот высокий чернокожий подросток в крашеной шерстяной джеллабе был сыном поварихи. Его щеки украшали стильные шрамы, а в густые чёрные локоны была вплетена медная проволока. Манименеш распорядился. Сиди соскочил с веранды, сбежал через сад вниз и скрылся за воротами.

Работорговец вздохнул.

– Это одна из трудностей моей профессии. Когда я купил свою повариху, она была стройной очаровательной девушкой, и я наслаждался ею от души. Теперь, благодаря многим годам преданного служения своему искусству, она стала стоить в двадцать раз больше, но при этом растолстела, как бегемотиха. Но это к делу не относится. Она всегда утверждала, что Сиди – мой сын. А поскольку я не собираюсь продавать её, мне приходится делать кое-какие поблажки. Боюсь, я испортил его, ведь я сделал его свободным. Когда я умру, мои законные сыновья жестоко расправятся с ним.

Караванщик, разгадавший смысл этой речи, улыбнулся.

– Он умеет ездить верхом? Он умеет торговаться? Он знает счёт?

– О, – сказал с напускной небрежностью Манименеш, – он достаточно хорошо знаком с этими новомодными действиями с нулями.

– Вы знаете, я отправляюсь в Китай, – сказал Ибн-Ватунан. – Это тяжёлый путь, который может привести к богатству, а может и к смерти.

– Он рискует в любом случае, – философски промолвил работорговец. – Аллах наделяет богатством по своей воле.

– Это правда, – сказал караванщик.

Под столом, чтобы не заметили остальные, он подал тайный знак. Хозяин ответил тем же. Так Сиди был приглашён и принят в Братство.

Покончив с делами, Манименеш расслабился и серебряным молотком вскрыл приготовленную на пару баранью голову. Они ложками вычерпали мозг, а затем принялись за требуху, фаршированную луком, капустой, корицей, рутой, кориандром, гвоздикой, имбирём, перцем и слегка припудренную серой амброй [2]. Вскоре кончилась горчичная подливка, и они потребовали ещё. Но есть стали медленнее, ибо приближались уже к пределу человеческой вместимости.

Потом они откинулись на своих сиденьях и оттолкнули от себя тарелки с застывающим жиром. Их наполняло чувство удовлетворения от столь разумного устройства мира. Внизу, на рыночной площади, летучие мыши, населявшие заброшенную мечеть, гонялись за мошками, которые вились вокруг фонарей на палатках торговцев.

Поэт учтиво рыгнул и взял в руки свою двухструнную гитару.

– Бог милостив, – сказал он. – Это чудесное место. Смотри, караванщик, как улыбаются звезды, глядя сверху на наш возлюбленный Юго-Запад.

Леопардовые жилы струн издали певучий звук.

– Я чувствую, как сливаюсь с Вечностью.

Ибн-Ватунан улыбнулся.

– Когда я нахожу человека в таком состоянии, мне обычно приходится его хоронить.

– Вот речь делового человека, – откликнулся доктор. Он привычным жестом посыпал последний кусок требухи ядом и съел его. Он приучал свой организм к отраве. Профессиональная предосторожность.

За забором на улице стал слышен приближающийся перезвон медных колец. Страж у ворот прокричал:

– Леди Эльфелилет с эскортом, господин!

– Оказать им гостеприимство! – сказал Манименеш.

Рабыни унесли тарелки и поставили в просторной галерее бархатную кушетку. Едоки протянули руки к рабыням, и те дочиста вытерли их полотенцами.

Из-за финиковых пальм, густо росших в саду, появилась Эльфелилет со своими спутниками. С ней были два телохранителя с длинными, увенчанными золотыми наконечниками копьями, с тяжёлыми звонкими кольцами из меди; три танцовщицы, куртизанки-ученицы, одетые в голубые шерстяные накидки поверх тончайших хлопковых шаровар и расшитых блуз; четыре носильщика паланкина – быковатого вида рабы с намасленными торсами и с мозолями на плечах. Носильщики, застонав от облегчения, опустили паланкин на землю и отдёрнули парчовые занавески.

Из паланкина вышла Эльфелилет – женщина со светло-коричневой кожей, с ресницами, припорошенными углём, с рыжими от хны волосами, в которые была вплетена золотая проволока. Розовая краска покрывала её ладони и ногти. Под её вышитой голубой накидкой скрывался замысловато украшенный жилет. Накрахмаленные шёлковые шаровары с завязками у щиколоток блестели от покрывавшего их мирабаланского лака. Лёгкая россыпь оспинок на одной щеке приятно подчёркивала округлость её луноподобного лица.

– Эльфелилет, моя дорогая, – сказал Манименеш. – Ты как раз вовремя, к десерту.

Эльфелилет грациозно прошлась по выложенному плиткой полу и улеглась ничком на бархатную кушетку. В таком положении общеизвестная красота её ягодиц представала в наиболее выгодном свете.

– Я благодарю моего друга и покровителя, благородного Манименеша. Живи вечно! Высокоученый доктор Багайоко, я Ваша служанка. Привет, поэт.

– Привет, милочка, – сказал Хайяли, улыбаясь с природным дружелюбием, свойственным поэтам и куртизанкам. – Ты – Луна, а твои красотки – кометы на нашем небосклоне.

Хозяин произнёс:

– Это наш высокочтимый гость, караванщик Абу Бекр Ахмед Ибн-Ватунан.

Ибн-Ватунан, сидевший с открытым от изумления ртом, вздрогнул и пришёл в себя.

– Я простой человек из пустыни, – сказал он. – Я не обладаю тем даром слова, который есть у поэтов. Но я – Ваш слуга, госпожа!

Эльфелилет улыбнулась и встряхнула головой. В оттянутых мочках её ушей зазвенели тяжёлым золотом филигранные серёжки.

– Добро пожаловать в Одогаст.

Подали десерт.

– Ну, – сказал Манименеш, – всё, что мы ели до сих пор, – это простая и грубая еда. Вот где мы блистаем более всего. Позвольте соблазнить вас вот этими ореховыми пирожными «джузинкат» и прошу отведать нашей медовой лапши – надеюсь, что здесь хватит на всех.

Все, кроме, конечно, рабов, принялись наслаждаться лёгкой рассыпчатой лапшой «катаиф», щедро посыпанной каирванским сахаром. А ореховые пирожные были воистину несравненными.

– Мы едим джузинкат во время засухи, – сказал поэт. – Потому что ангелы начинают лить слёзы от зависти, когда мы их вкушаем.