Жажда странствий - Стил Даниэла. Страница 38

— Откуда мне знать, что вы не причините детям зла?

— Я дал вам слово, мадемуазель. Здесь никто не пострадает.

— Но ваши люди?

— Моим людям я прикажу, и они немедленно спрячутся.

Их никто не увидит. Уверяю вас. — Тут он неожиданно улыбнулся. Его лицо с сильно выступающими скулами и глазами-щелочками очень отличалось от лиц китайцев. — В этом деле мы специалисты.

«Не такие уж и специалисты, — подумала Одри, — иначе бы тебя не ранили…»

— Вам нужны чистые перевязочные материалы? — Стоя у Лестницы, она приказала ему отойти подальше от сложенного оружия. Когда он, пятясь вдоль стены, наконец оказался в дальнем конце кухни, она пошла и подобрала свободной рукой его пистолет, меч и ленту с патронами, не спуская с него глаз и не Переставая целиться ему прямо в грудь, а затем снова отступила к лестнице. Сверху ее опять позвала Синь Ю. Как видно, девочку встревожил шум в кухне. Одри крикнула через плечо, что сейчас придет, и снова обернулась к монгольскому генералу, чтобы услышать ответ на свой вопрос.

— Если у вас найдутся чистые тряпицы… — неуверенно произнес он. — Но, впрочем, мне довольно будет и этих.

И генерал прикоснулся здоровой рукой к пропитанным кровью длинным кускам солдатского одеяла, которыми было замотано его плечо. Одри подняла свечу повыше. Теперь она увидела, что у него довольно приятная наружность, взгляд прямой и честный. Но все-таки можно ли на него положиться?

— У меня есть свои дети, мадемуазель. И, как я говорил вам, я уже бывал здесь раньше. Святые сестры хорошо меня знали. Я получил образование в Гренобле.

Трудно было себе представить, как это человек, обучавшийся в Европе, решился возвратиться в эту дикую, неустроенную часть света. Но что-то подсказывало Одри, что он говорит правду.

— Я дам вам чистые лоскутья для перевязки и еду. Но сегодня же ночью вы должны уйти.

Она говорила с ним строго, как с ребенком.

— Даю вам слово. Сейчас я должен поговорить с моими людьми.

Не успела она и рта раскрыть, как он исчез, правда, она успела заметить, как через двор к сараю, стоявшему между приютом и церковью, метнулась тень.

За время отсутствия генерала Одри успела разорвать на полосы два полотенца, наполнила водой миску, нарезала сыра, хлеба и вяленого мяса и поставила еду на середину кухонного стола. Когда он вернулся, у нее уже закипала вода, чтобы заварить зеленый чай.

Генерал, заметно ослабевший, опустился на табурет и благодарно взглянул на Одри: «Мерси, мадемуазель». Он торопливо съел мясо и сыр и взялся за перевязку. Одри видела, что одному ему не справиться, он был совсем без сил, но предложить ему помощь она решилась, только когда он размотал кровавые лоскутья и обнажил глубокую рану. Рана явно была нанесена ударом меча, она кровоточила и уже воспалилась. Одри намочила лоскуты полотенца в теплой воде, дала ему, он промыл рану и засыпал каким-то порошком из коробочки, которую достал из кармана, и тогда Одри, успокоившись, осторожно забинтовала ему плечо. Следя за движениями ее рук, генерал произнес:

— Вы храбрая женщина, раз не побоялись довериться мне.

Как вы сюда попали, если вы не монахиня?

Она рассказала ему про убитых монахинь, объяснила, что заехала посмотреть Харбин. О том, что с ней был Чарльз, она почему-то умолчала. И, делая перевязку, не поднимала на него глаз, так как ее поразила его своеобразная суровая красота и, богатырское телосложение. Таких мужчин она никогда еще не встречала, он внушал одновременно и ужас, и восхищение. Это, безусловно, был страшный человек, чувствовалось, что он способен, словно тигр, молниеносно наброситься и убить, и в то же время он разговаривал с ней мягко, даже нежно. Только когда он повернулся и торопливо направился к двери в мясной погреб, Одри собралась с духом и проводила взглядом его широкоплечую фигуру. Одри осталась стоять посреди кухни, держа в руках таз, наполненный бурыми лоскутами, плавающими в кровавой воде, — единственный след того, что генерал только что был здесь. Она выплеснула воду из таза на снег за домом, присыпала красное пятно чистым снегом, закопала лоскутья. Теперь кровавые бинты смогут обнаружить не скоро, когда растает снег, — к тому времени этот человек уже будет за тридевять земель.

Одри возвратилась в дом. Здесь ее дожидалась, Синь Ю, охваченная безумным волнением, с вытаращенными от страха глазами.

— Лин Вей плохо… — залепетала она, бросившись к Одри. — Подошло ее время… Младенчик, который у нее от Бога, он уже начал рождаться. Ей очень, очень плохо… так, плохо, мисс Одри…

Одри, в ночной рубашке, прыгая через ступеньки и подхватив в охапку оружие генерала и свой револьвер, бросилась в свою комнату, сунула весь ворох под кровать прикрыла свободным одеялом и влетела в комнату, где стояла кровать Лин Вей.

Дети вокруг мирно спали, а бедная Лин Вей, испуганная, измученная все усиливавшимися болями, извивалась на кровати, крепко сжав зубы и судорожно вцепившись в край одеяла. Одри ласково положила ладонь ей на лоб, и Лин Вей при очередном приступе боли изо всех сил сдавила ей пальцы.

— Тихонько, тихонько… все будет хорошо… — проговорила Одри. — Сейчас я перенесу тебя к себе в комнату.

Она подняла роженицу на руки и внесла в дверь напротив, попросив Синь Ю остаться при малышах. Синь Ю, волнуясь за сестру, тоже хотела войти в комнату, но Одри запретила, понимая, что ей еще рано наблюдать родовые муки, сама поглядывая на узкобедрую Лин Вей, предвидела, что роды дадутся той нелегко. Она думала, когда подойдет время, послать за русским доктором, но понимала в то же время, исходя из предыдущего опыта, что никому тут нет никакого дела до молодой роженицы-китаянки. Китаянки всегда рожают дома, и помогают им матери, сестры, тетки. Лин Вей ничуть не лучше других. И какая кому разница, что Лин Вей во всем белом свете может положиться на одну Одри, а у нее — никакого опыта в этих делах. Одри никогда не видела, как рождаются дети. И теперь сидела и держала за руку молча бьющуюся в потугах Лин Вей. Ни единого звука не срывалось с губ бедняжки. Уж лучше бы она кричала!

Стали просыпаться маленькие — Одри велела Синь Ю присмотреть за ними и накормить завтраком.

Вечером Одри, удивленная тем, что роды продолжаются так долго, заставила все-таки Лин Вей выпустить из рук одеяло, чтобы она могла посмотреть, не показывается ли головка ребенка. Лин Вей плакала, как дитя, напомнив Одри умиравшего от крупа Ши Ва. Но ведь она не умирала, а, наоборот, производила на свет ребенка, которого зачала от молодого японского солдатика, хотя сейчас наверняка раскаивается в этом, да только поздно. Одри посмотрела — головка до сих пор не показалась…

Уже несколько часов Лин Вей не переставая плакала. Одри пребывала в совершенном отчаянии и сама уже ничего не соображала, так что даже не услышала шагов у себя за спиной, когда глубокой ночью в комнату, неслышно ступая, вошел генерал.

Только увидев его тень на стене, она вскрикнула и обернулась.

Лезть под кровать за револьвером было уже поздно. Она вскочила со стула, устремила на него гневный взгляд. Но его лицо было мирным и участливым.

— Не бойтесь. — Он посмотрел на бьющуюся в постели девочку. — Ваша подопечная — сиротка?

Одри кивнула. Лин Вей взвизгнула. Прошло уже девятнадцать часов, и никакого продвижения.

— Ее изнасиловали японцы.

Она не решилась сказать правду, что Лин Вей по своей доброй воле спала с японским солдатом. Одри опасалась, что за это генерал отнесется к девочке враждебно.

— Скоты.

Он произнес это слово тихо, но оно наполнило замкнутое пространство маленькой комнаты. Здесь терпко пахло горьким потом измученной роженицы. Бедняжка смотрела на него, но ничего не видела. За последний час боль не отпускала ее ни на миг. Одри находилась подле и плакала вместе с ней. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой беспомощной. Она покосилась на генерала. Он склонился над Лин Вей и сказал:

— Потуги хорошие.

Похоже было, что он в таких делах разбирается. Одри просительно взглянула на него. Она все еще была не вполне уверена, что ему можно довериться, но он сдержал данное слово и целый день и полночи просидел, не показываясь, в погребе. А вдруг он и вправду честный человек и, может быть, знает, как помочь Лин Вей.