Жажда странствий - Стил Даниэла. Страница 40

Лин Вей все не приходила в себя. Теперь, глядя на нее в дневном свете, Одри вдруг поняла, что бедняжка не переживет мучений, выпавших на ее долю при рождении ребенка. Генерал с наступлением дня спустился обратно в погреб. Уходить ему сегодня было уже поздно, и все равно о его присутствии знала одна только Синь Ю. Вечером он поднялся к ним снова. Одри была по-прежнему на посту, каждые два-три часа кормила девочку и ухаживала за Лин Вей, которая по-прежнему лежала неподвижно и едва дышала. В эту ночь младенца держал на руках и кормил из перчатки-соски генерал Чанг, а Одри сидела, обняв Лин Вей, и не сводила глаз с ее лица, покуда та не испустила слабый вздох и тихо не скончалась прямо у нее на руках.

Одри еще долго не опускала ее на подушку, а сидела, прижимая умершую к себе, и думала о том, какая это была славная, добрая девочка, думала и о малютке, что лишилась матери, едва, в муках, появившись на свет. И о себе, о своем сиротстве, и о горьком одиночестве, ожидающем дочурку Лин Вей, которой предстояло теперь расти одной, презираемой и китайцами, и японцами, в мире, где некому будет ее любить, где девочек продают за мешок риса или фасоли. Потом, вся в слезах, Одри накрыла лицо Лин Вей и взяла на руки ее крохотное дитя, а генерал Чанг спустился в кухню и приготовил чай. Наступил еще один рассвет. Одри разбудила Синь Ю и сообщила ей печальную весть.

Девочка расплакалась, заслонив глаза ладонью. Она держалась за юбку Одри, а у той сжималось от жалости сердце — она вспомнила, как рыдала ее сестренка, Аннабел, когда погибли их родители. Генерал Чанг сказал:

— Сегодня с наступлением темноты я уйду. Мои люди тяготятся задержкой.

— Спасибо за помощь.

Одри смотрела ему прямо в глаза, ее взгляд выражал глубокую признательность и еще нечто большее.

— Как вы поступите с ребенком? — спросил он. Удивительная, непостижимая женщина! Приехала из немыслимого далека и так потрясающе серьезно и ответственно относится к этим детям-сиротам. — Оставите ее здесь?

Одри недоуменно вскинула брови. Вопрос показался ей довольно странным:

— Я думаю, она будет расти в приюте. Ведь она такая же сирота, как и все остальные тут.

— А вы? Вы тоже такая же? Такая же, как раньше? Разве она немножко не ваша? Ведь она родилась у вас на глазах.

Он вопросительно заглянул ей в лицо, и она, подумав, кивнула. Конечно, он прав. С рождением этого ребенка ее самоощущение изменилось, словно с ней произошло что-то очень важное.

Только гибель бедняжки Лин Вей мешала ей ликовать и радоваться появлению нового человечка.

— Может быть, когда-нибудь, отправляясь на родину, вы возьмете ее с собой, чтобы ей лучше жилось, — сказал генерал Чанг с надеждой.

Одри вздохнула, понимая, что это невозможно.

— Я бы рада их всех захватить с собой, когда буду уезжать. Но нельзя. Приедут монахини, и я прощусь со всеми.

Она просила его взглядом о понимании, но сама чувствовала себя предательницей перед ним и перед детьми.

— Вы согласны обречь девочку на голод и невежество, мадемуазель? Для нее было бы счастьем уехать вместе с вами. — Умный взгляд его был таким настойчивым и таким родным, что Одри почудилось, будто она знает его давным-давно, что он свой, близкий человек, а вовсе не грозный воин из далекой Монголии. А может быть, наоборот, эти экзотические края стали теперь для нее родными? — Мне посчастливилось получить образование в Гренобле, — продолжал он с грустной улыбкой. — И я желаю малютке такой же судьбы.

— И однако же вы возвратились.

— Это был мой долг. А у малютки здесь нет никого, и никому она, полуяпонка, здесь не нужна. — Он видел в ней чужие черты сразу при рождении — на чистокровную китаянку она никак не походила. — К тому же рано или поздно ее могут убить за это. Спасите ее, мадемуазель, возьмите с собой.

— А как же остальные?

— Они останутся здесь, где жили до вашего появления. Но ее до вас здесь не было. Так что она — ваша.

Он словно бы вел сражение за судьбу этого крохотного существа, чья жизнь его поначалу совсем не заботила, и вот теперь стала для них обоих такой важной. Весь день, держа малютку у груди, Одри вспоминала его слова и с нежностью прижимала к себе крохотное тельце.

О смерти Лин Вей надо было заявить местным властям, но в присутствии генерала Чанга и его людей Одри опасалась туда обращаться. Она просто завернула умершую в одеяло и положила пока в одном из сараев, с тем чтобы зарегистрировать смерть на следующий день, когда чужих здесь уже не будет. А тем временем забот у нее прибавилось: надо было как-то успокоить безутешную Синь Ю и ухаживать за остальными детьми, да еще нянчить новорожденную. Некогда было даже беспокоиться о генерале и его людях, и за весь день она о нем не вспомнила.

Так оно и к лучшему, потому что мысли о нем лишь сбивали ее с толку. Но ближе к ночи, когда дети уже все спали, генерал Чанг поднялся по лестнице и тихо постучал в ее дверь. Он получил из рук Одри меч и пистолет и долго молча смотрел ей в глаза. Доведется ли им еще когда-нибудь встретиться? Эта женщина внушала ему глубокое уважение. Она красивее, чем те, которых он знал в Гренобле. Но тогда, в молодые годы, он тосковал по себе подобным. Зато теперь, глядя на Одри, он вспоминал далекую молодость. Протянув руку, он прикоснулся к ее щеке — никогда не ощущала она прикосновения нежнее и не видела более добрых глаз. Только теперь она окончательно поняла, что ей нечего было его бояться с первой минуты, и осознала, как сильно ее к нему влекло. Но оба понимали, что никаких последствий это иметь не будет.

— Au revoir, мадемуазель. Может быть, мы еще когда-нибудь повстречаемся.

Он бы ничего так не желал, но у него своя жизнь, к которой надо вернуться, жизнь, где для нее места нет и никогда не будет.

— Куда вы теперь направитесь?

В ее взгляде можно было прочитать тревогу и заботу, восхищение и теплоту.

— Обратно через горы в Барун-Урт. Мы еще вернемся сюда когда-нибудь, но вас тут уже не будет, вы к этому времени уедете к себе на родину.

— Берегите ваше плечо, генерал, — проговорила Одри, провожая его с младенцем на руках. Он ответил улыбкой. Малютка блаженно спала, пригребшись у ее груди.

— Берегите наше дитя, — шепотом сказал он, ласково коснулся пальцами ее щеки, взглянул с нежностью — ив следующее мгновение его уже не было в комнате, только проскрипели под окном шаги по снегу.

Глава 18

Мей Ли исполнилось два месяца, когда у ворот приюта остановился тот самый автомобиль, который минувшей осенью привез сюда со станции Одри и Чарльза. Из него вышли две монахини в суконных синих рясах и белых крахмальных наголовниках, закутанные в теплые черные плащи. Телеграмма, возвещавшая об их ожидаемом приезде, пришла еще месяц назад, но срок прибытия не указывался. Когда же они наконец появились, выяснилось, что их ни о чем не предупредили, и они были очень удивлены, застав во главе приюта не кого-то из сестер, а молодую американку Одри. Одри тоже чувствовала себя неловко, показывая и объясняя им, как устроена жизнь в приюте. По отношению к шестнадцати оставшимся в живых ребятишкам она испытывала «собственнические» чувства: это были ее дети, особенно младшие, кроме них была еще Синь Ю, которая после всего случившегося во всем полагалась на Одри, и Мей Ли, улыбавшаяся всякий раз, когда та звала ее по имени. Такой ухоженный, приветливый ребенок, с хорошим аппетитом и любимый всеми остальными детьми.

Синь Ю лишилась всех, кого любила: родителей, братьев, сестер и вот теперь — Одри, которая стала для нее своего рода ангелом — хранителем.

— С тобой здесь останется Мей Ли, дорогая.

Но Синь Ю сердито затрясла головой. Ей уже исполнилось двенадцать лет, она заметно выросла и развилась за те месяцы, что Одри провела в приюте.

— Мей Ли — плохое… совсем плохое!

— Как ты можешь говорить такие вещи?

— Она не китаянка и не Божье дитя. Она японское дитя.