Воля и власть - Балашов Дмитрий Михайлович. Страница 39

Василий приодержался, глянул. Ласковый речной ветерок, медленно огладив, тронул лицо. На миг отпустило, ослабла скрученная пружина внутри, что толкала его делать, делать и делать!

Старшие суздальские князи были пойманы, укрощены, угасли и эта застарелая язва отцова излечена наконец! Новгород… С Новым Городом все было неясно еще. Тут следовало и поступиться чем ни то. В Орде Шадибек – молодой хан, руководимый Едигеем, а тот шлет ему, Василию, письма, где Едигей называет московского князя сыном своим… Хотя о чем думает Едигей – никто не ведает! И только Витовт, за плечами которого вырастали латинские легаты с Римским Папой, отметинки истинного православия, только один тесть продолжал вгрызаться в русские земли, подступая все ближе и ближе к Москве.

– Скоро и земли у мя не останет! – выговорил он сердито вслух. И подскочившему было сыну боярскому раздраженно махнул рукою: – Ето я так! Для себя!

Внутреннее тело каменной башни было уже разгорожено. Один настил снят, а вместо него положены неохватные дубовые переводы, на которые опиралось прехитрое сооружение из каких-то кованых, зубчатых колес, гирь и цепей. С той, наружной стороны, уже был укреплен большой кованый круг со знаками зодиака и огромные узорные стрелы, указующие часы и минуты, а также фазы луны, изображенной тут же, на кругу, золотою наводкою.

Мастер, сухой и плечистый, с руками, темными от металлической пыли, в схваченном кожаным поясом коротком подряснике и с суконною лентою на голове, обжимающей волосы, истрепались бы при работе, в кожаных мягких поршнях, легко всходил и опускался по ступеням временных лестниц, объясняя устройство механизма часов, устройство боя и прочие малопонятные тонкости. Русские подмастерья, которых мастер не забыл похвалить князю, преданно взирали на сербина, без зова кидались исполнить то и другое, уже, видать, добре навыкли к делу. Часы должны были обойтись в небывалую сумму: в сто пятьдесят рублей. (Годовая дань с иного удельного княжества!) На выделке зубчатых колес, цепей, гирь и прочего работала половина литейного двора. Работали златокузнецы, чеканщики, серебряных дел мастера, но теперь на Москве будут часы, не уступающие тем, что он видел в Кракове, и немцам не придет чваниться перед Русью своими затеями.

Вышли наверх, на глядень. Сербин показывал, где и что предстояло закрыть, готовясь к зиме, дабы не нанесло снегу и льда, не испортило дорогой часовой снаряд. Постепенно князь и чернец, почти правильно толмачивший по-русски, разговорились. Внизу лежала летняя, праздничная Москва, сверкала вода, курчавилась зелень дерев, разноголосо кричали петуны по дворам. В княжеском птичнике, позади них, гордо расхаживали заморские птицы – павлины, распуская свои узорные хвосты. От конного двора тянуло густым конским духом. Иногда сквозь нараспашь отверстые ради пригожего дня ворота и двери конюшен доносило глухой топот копыт в донниках. А все иное: гром пушек, жестокая ратная страда были где-то там, далеко, в незаправдашнем и чужом мире.

– Пятнадцать летов! – задумчиво говорил Лазарь. – Всего пятнадцать летов минуло с той поры, как на Косовом поле погибли наша слава и честь! А словно столетья прошли… Где те людины, где те воины? Где те сербские юнаки, что пали на Косовом поле! У господаря Лазаря было семьдесят тысяч воинов, зато каких воинов! Турок было впятеро больше, но в напуск пошли мы, а не они… И победили бы! Властель Вук Бранкович погубил все дело. Он должен был ударить с тыла, и не ударил, увел свою рать. Изменил Лазарю, Сербии изменил! Лазарь пал на поле боя, пали все наши герои, юнаки, богатыри! Погибла Сербия! Пятнадцатого июня, вот в такой же летний радостный день. Милош Обилич пробился к султанскому шатру и зарубил самого султана Мурада! Вот какие юнаки были на Косовом поле!

– А турки, когда погиб ихний царь, они что? – невольно вопросил Василий, захваченный горестным рассказом.

– Что войско! – отозвался Лазарь. – Их было так много, что не все и поняли, что ихний султан убит! У Мурада было двое сыновей. Один тотчас убил другого, старшего, и возглавил рать! Мне сказывали, у вас была большая битва с Ордою у Дикого поля на Дону, и вы победили потому, что с тылу ударил на татар князь Дмитрий Боброк [83]. Ежели бы Вук Бранкович содеял то же самое, мы бы победили, и Сербия сейчас стояла бы на пороге православного мира с восьмиконечным крестом в одной руке и с саблей в другой, оберегая истинную веру, и, может быть, когда-либо и вы пришли бы туда, к нам, и узрели наше бирюзовое море, наши горы, наши сады, где растут лимоны и гранаты, оливы и виноград! Наши православные земли могли бы протянуть руки друг другу! Но нет больше Сербии! Есть завоеванная турками земля!

– И ты дрался там? – почти догадывая об ответе, вопросил Василий. Но Лазарь печально потряс головою:

– Мне не довелось пасть за Родину, испить до дна общую чашу скорби! Мы шли на Косово поле от Черной горы. Не успели дойти… Тогда я впервые узрел, как плачут юнаки! Ночью мы подбирали раненых, кого удалось спасти. Потом я принял схиму и ушел в Болгарию.

– Болгария тоже погибла!

– Да. После гибели сербов они не могли уцелеть. Поэтому я тут, и не ведаю, егда кончу свой труд, куда мне податься? Где приклонить главу? Быть может, уйду на Афон, в наш православный тамошний монастырь. Буду растить виноград и смоквы, собирать оливки; глядеть на море с горы, на легчающие на окоеме бирюзовые и лазурные волны, молиться и вспоминать Сербию. А не то проберусь в Черногорию. Там на горных высях еще идет борьба, и турки до сей поры не могут одолеть тамошних богатырей! Юнаков… Я уж говорю по-вашему. Там есть и наши монастыри, не захваченные и не разграбленные бесерменом…

Внизу была Москва; и не Москва вовсе. Смеживши вежды, Василий почти увидал высокие горы, нависшие над безоглядною бирюзовой водой, извитые деревья, на которых растут диковинные горькие желтые плоды, которые иногда, засоливши, привозят на Русь. Когда-то и книги привозили сербского письма, и иконы, и кресты, и иное узорочье. Когда-то. До Косовой битвы. И неужели Сербия исчезнет теперь навсегда?

И вдруг жгучий стыд облил его с головы до ног, а он не так же ли поступил ныне, как тот неведомый предатель Вук Бранкович? И что в самом деле было бы с батюшкой, не выступи Боброк с засадным полком в решающий миг боя? Погиб на Дону, как деспот Лазарь на Косовом поле! И Русь была бы захвачена врагом! И нашлись бы бояре, готовые служить Мамаю, ползать на брюхе перед ханом, угнетая свой народ, ради милостей иноземных – кусков с чужого барского стола! Когда люди мыслят о Родине? И когда перестают (устают) ее любить?

Турок было больше в пять раз! И мастер говорит, что они бы победили, кабы не измена Вука! И не с того ли, не с измены своих, начинается всегда и всюду гибель языка, гибель племени? Ибо съединенный сам в себе народ неодолим, и не уступит никакому врагу!

Василий уже не слушал того, что говорил ему Лазарь, который сейчас хвалил Русь и русичей. Перед ним открылись на миг безвестные глубины пространств и времени, и смутно овеяло воплощенным лишь в грядущих неблизких столетиях. Но когда-то дойдут, узреют русичи и горы, и ширь южных морей, когда-то Русь обнимется с возрожденною Сербией. Все это будет «когда-то», и лишь смутною тенью промаячило ныне пред ним. Он встряхнул кудрями, опоминаясь. Молча взял сербина за предплечье и сжал, ничего не сказав. Нет, у них на Руси не будет Косова поля, не должно быть! Будет великая страна, в которую пока не верит даже его венчанная жена Софья, упрямо полагающаяся на своего отца, Витовта, а не на русичей, доселе которующих друг с другом. Он спускался по ступеням, изредка взглядывая на чудовищный механизм, молчал и думал.

С Киприаном уже было добыто согласие, что тот нынче отпускает в Новгород архиепископа Ивана. Сам Киприан двадцатого июля отъезжает в Литву, к Витовту, и на Киев. Будет хлопотать о том, чтобы не разделилась вновь единая русская митрополия, будет бороться с латинами, чающими закрыть православные церкви в Галиче и на Волыни, будет торговаться и хитрить, будет ставить епископов и скакать в тряском возке день за днем воистину бессмертный железный старец, коего Василий начинал ценить все более и более, вполне понимая только теперь, почему великий Сергий стоял за него, и именно Киприана, а никого иного, прочил на русскую митрополию.