Ангел боли - Стэблфорд Брайан Майкл. Страница 88
В одном из фешенебельных борделей Ист-Энда произошло ужасное убийство. Когда он последний раз интересовался подобными вещами, все фешенебельные бордели располагались гораздо западнее, на расстоянии броска камня от Вестминстерского дворца. Звонки созывали членов парламента обратно, если требовалось, чтобы они проголосовали по поводу судеб мира. Но с тех пор Палату общин перестроили; времена изменились.
Уличная вонь стала сильнее, чем тридцать или сорок лет назад — но, возможно, дело было лишь в том, что он не привык к ней. На улицах стало больше лошадей и, без сомнения, больше мусора, но Лондон всегда был грязным городом, а Ричмонд теперь стал его частью. Город разрастался, жадно пожирая свои окраины — деревни и зеленые поля, — расширяясь с отчаянной скоростью. И этот процесс не кончится, пока не исчезнут возможности для роста.
Сто лет назад все было иначе. То, что он видел сегодня, отличалось от того, что он видел в восемнадцатом веке, так же сильно, как восемнадцатый век отличался от восьмого. Перемены наступали быстрее, чем раньше.
В 1789 году он смел надеяться, что перемены находятся во власти и под контролем человека. Возможно, он ошибался уже тогда. Возможно, Демиурги уже начали просыпаться или ворочались во сне. Если Террор был лишь тенью их кошмаров, а не делом человеческих рук, то мысль о нем было бы легче перенести. С другой стороны, даже если это было отражение человеческой злобы, то все равно оставались основания для надежды. Человеческая жизнь коротка, и каждое последующее поколение имеет возможность исправить ошибки предыдущего.
«Где ты, Махалалель? — прошептал он полушепотом. — Почему ты оставил меня? Почему ты оставил всех, сотворенных тобой? Ты умер, я знаю — но я тоже умирал так много раз, и я знаю, что твоя смерть была лишь притворством, очередным обманом».
Он был бы больше рад узнать, что все это устроил Махалалель, но не мог поверить. Если бы Махалалель был в том несчастном Эдеме, он бы догадался об этом, и если бы Махалалель направлял усилия Стерлинга, то он бы помог ему продвинуться дальше и добиться результата быстрее.
«Какая мне разница, — спросил он себя, — чем заняты Демиурги? Какая мне разница, что люди сделают со своим миром, если я переживу все их заблуждения? Почему я должен разгадывать сны, которые равно могут оказаться истинными и ложными?».
Притворство не имело смысла. Ему было не все равно, и так будет всегда. Не он, а Пелорус был вынужден слышать и исполнять волю Махалалеля — но Адам Глинн не нуждался в подобном поручении, чтобы поражаться человеческому миру и его обитателям. Махалалелю не удалось создать настоящего человека из болотной глины, но он не лишил созданное существо любопытства.
Глиняный Человек не знал, было ли любопытство даром или проклятьем, но оно было неизбежным.
Нужно написать новую книгу, подумал он. И ещё одну, и ещё, — пока я не напишу такую, которая приведет к исполнению моих желаний. Но вначале я должен отыскать истину, которая не будет отрицанием, и я должен найти надежду, которую сложно будет предать. В следующий раз ни ирония, ни отчаяние не заставят меня назваться Люсьеном. В следующий раз я выскажусь ясно и буду услышан.
Позднее Дэвид лежал в постели, наслаждаясь мягкими простынями и роскошью тепла собственного тела. Он ненадолго откинул одеяло, позволяя прохладному воздуху остудить его кожу, затем повернулся к любимой Корделии и обнял её. Не было ни страха, ни чувства отчуждения, ни беспокойства в том, как они заглядывали друг другу в глаза. Они были вместе.
— Что бы ни случилось, — прошептал он, — у нас есть этот миг и тысяча таких, как он. Что бы ни случилось, у нас есть радость, любовь и лучшая в жизни награда. Что бы ни случилось, я всегда буду любить тебя.
Она ответила:
— Я знаю.
Он знал, что это правда. Они оба знали это.