Карнавал разрушения - Стэблфорд Брайан Майкл. Страница 77

— На этот раз нет, — ответил Глиняный Монстр. — На этот раз это будет своего рода фантастическая комедия.

— История вся своего рода фантазия и комедия одновременно, — отозвался Таллентайр. — Противоположное тоже верно, увы: все фантазии, будучи комическими, при этом стали достоянием истории.

— В этом смысле я уже несколько раз вас процитировал, — сообщил ему Глиняный Монстр. — И можете быть уверены, что в моей фантазии не меньше правды, чем в моей истории.

— И я тоже в ней присутствую? — поинтересовался баронет, явно в неудовольствии от этого факта.

— Мы все в ней присутствуем. Сам этот разговор может оказаться на ее страницах, ибо он достаточно правдив и достаточно фантастичен.

— Я постараюсь сделать его именно таким. Твоя новая книга будет также иметь дело со всей историей человечества, с незапамятных времен до покрытого розовой дымкой будущего?

— О, да… но я изменил названия глав. Вместо «Золотой Век», например, — «Золотой Век Дурака». Вместо «Век Героев» вторая часть называется «Век Павших Героев». Третью часть я еще не закончил, но она тоже не будет называться «Железный Век». Я подумываю насчет «Века Ржавчины», но еще не решил окончательно. Я стал циником, вы видите, видно, старею.

— Похоже, — согласился Таллентайр. — А как насчет четвертой части, которая о будущем? Она будет, вероятно, называться «Веком Утраченного Разума»?

— О четвертой части я еще даже не начинал думать.

— А ты снова назовешься Люцианом де Терре? Никто не поверит, что две книги могут быть написаны одним и тем же человеком с разницей более века.

— Имя будет другим. Люциан де Терре был псевдоним, подходящий для того, кто описывает истинную историю, для этой же фантазии понадобится другое имя: внушающее надежность, да, но при этом с легким налетом текучести. Когда придет время, я придумаю что-нибудь подходящее.

— Не сомневаюсь. Хотелось бы мне прочесть ее; даже если сейчас это всего несколько страничек, я мог бы пообещать, что дождусь завершения. Я не так уж страдаю от боли, спасибо морфию, но слишком чуток к зверю, пожирающему мои органы. Мои доктора называют его иначе, но я зову его Хаос: он разбухает внутри, оставляя за собой свалку мертвых, безжизненных клеток. Знать, что все мои возможности пришли к такому идиотскому, разрушительному концу! Однажды, Глиняный Монстр, мы станем хозяевами собственной плоти, и сможем при помощи голоса разума обращаться к клеткам нашего тела: Делитесь! Размножайтесь! Растворяйтесь! Тогда обычному разрушению нас не одолеть!

— Несмотря на все, что вы узнали о реальности ангелов, вы все еще верите в совершенство человека?

— Вопрос не в вере, — сурово ответил Таллентайр. — Пока будущее еще не настало, всегда есть надежда, что мы, а не эти несчастные, считающие себя богами, построим его. Мы должны стараться, даже если потерпим поражение. Что нам еще остается?

— Я слышал несколько мнений на тему вашей встречи с одним из ангелов. И все сходятся на том, что вы очень ловко выиграли этот поединок — но не думаю, что ангел был убогим или несчастным, даже тогда, а сейчас он стал мудрее.

— До тех пор, пока в дело вовлечен Джейкоб Харкендер, мудрости тут не появится, и вообще, в таком взгляде на мир полно убожества.

Глиняный Монстр не был так уж в этом уверен, но не стал настаивать на своем. Даже такой смелый, блестящий скептик, как сэр Эдвард Таллентайр уязвим перед лицом старости, и кое-какие из его идей так крепко засели в седой голове, что только сама смерть извлечет их оттуда.

— Вы все еще верите, что видение, которое вы открыли ангелу Харкендера, истинно в каждой детали? — тихо спросил Глиняный Монстр. — Вы не боитесь, что будущие открытия сочтут взгляд науки девятнадцатого столетия всего лишь фантомом человеческого воображения?

— И снова ты о вере, — проворчал Таллентайр. — Но я все равно тебе отвечу. Я ни на минуту не сомневаюсь, что будущие открытия гораздо больше смогут прояснить в природе вселенной. Видение, которое я показал ангелу в 1872 году, уже устарело. И как любое видение оставаться окончательным, принимая во внимание, что наш взгляд на вселенную еще совсем младенческий? Но разве это заставит меня испугаться? Видение вселенной, которым я располагаю, в лучшем случае истинно лишь отчасти, но все же это истина, а не призрак. Наука будущего расширит его, но более истинным не сделает, в этом я уверен, ибо от этого оно не станет ни лучше, ни тоньше, ни прекраснее. Ты вот говоришь, что ангел-хранитель Харкендера стал мудрее, но мудрость лучших из людей тоже возросла, и у них теперь есть способ взращивать в себе мудрость. Если случится новое противостояние, когда Дэвид Лидиард или его сын встанут на мое место, они окажутся лучше вооружены, чем я, и это поможет им выиграть. Ты сомневаешься, Глиняный Монстр?

— Нет, — отозвался тот. — Вы, разумеется, правы. — При этом он мысленно добавил: «Разве что мудрости может оказаться недостаточно. Если верить Пелорусу, варвар с мечом сразил Архимеда, пока тот доказывал теорему на песке. Если у ангелов будет недоставать интеллекта, у них всегда под рукой грубая сила. И, не опасайся они друг друга, один из них мог бы отправить землю в Преисподнюю, вместе со всем человечеством — просто по своей прихоти».

— Какой позор! — воскликнул Таллентайр. — Если я прав, конечно, то в моих речах не было ничего фантастического, чтобы поместить их на страницах твоей книги.

— Лучше, тоньше и прекраснее, — повторил Глиняный Монстр. — Разве этого недостаточно? Я не думал, что вы последователь Китса!

— Вся истина прекрасна, — заключил Таллентайр. — Вот что мы имеем в виду под красотой, осознаем мы это или нет. Красота таится в глазах наблюдателя, ибо истина — это то, что должно быть известно и подвергнуто сомнению. Без наблюдателя нет и красоты, нет и истины. Наука — самая прекрасная веща на свете, даже художники это знают, хотя большинство из них выносят на поверхность не больше своих скрытых знаний, чем велосипедист мог бы объяснить из динамики или баланса или баллистической науки. А это как — достаточно фантастично для вас, хроникер?

— Думаю, что да, — отозвался Глиняный Монстр.

Корделия пребывала в самом расцвете сил, когда Глиняный Монстр явился навестить ее. Впрочем, в самом расцвете она пребывала много лет. Сейчас ей исполнилось шестьдесят пять, а выглядела она на двадцать. На лице ни пятнышка, и оно могло бы выглядеть идеальным, если бы не слишком плотно сжатые губы при виде Глиняного Монстра.

— Ты начал стареть, — сказала она, слегка удивившись. — Что, твой ангел-хранитель перестал о тебе заботиться?

— Похоже, что так, — согласился ее собеседник. — Я надеялся закончить новую книгу не торопясь, но теперь уже начинаю учиться нетерпению — наконец-то, если можно так выразиться.

— А я какое отношение имею к твоей книге? — спросила она. — Ты бы лучше поговорил с моим мужем. Это он занимается тайнами вечности.

Глиняный Монстр не думал, что было бы дипломатично комментировать сам факт ее упоминания о Джейкобе Харкендере как о своем муже, как и о его причастности тайнам вечности. Принимая во внимание тонкость вопроса, который он намеревался задать, лучше было избегать любых ремарок, которые могли бы ее побеспокоить.

— У меня другая цель, — вежливо начал он. — Я пытаюсь понять, как происходит внутренняя работа человеческого разума. На сей раз я не претендую на мудрость оракула. Я обещал самому себе, что удовлетворюсь менее глубоким уровнем.

Его дружелюбный тон не произвел на нее впечатления. — Не понимаю, чем я могу тебе помочь.

— Я был с твоим отцом, когда он умер, — тихо сказал он.

— Я бы сама была с ним, — быстро парировала она. — Если меня пригласили в его дом. Не могу поверить, что его предсмертные слова предназначались мне. Если бы он захотел даровать мне свое прощение, то, без сомнения, известил бы меня заранее. Он был человеком пунктуальным.

— Нет, никакого послания он не передал. Но я уверен, что он думал о тебе в свои последние часы.