День минотавра - Сван Томас Барнет. Страница 18

Ее брат продолжал улыбаться. Его золотой язычок мелькал меж влажных губ, и ему не было надобности разговаривать.

– Я передумал, – сказал Икар девушке. – Как мне подняться к тебе?

Она спустила лестницу со ступенями из воловьей кожи.

– Когда ты попробуешь мой мед, тебе покажется, что у тебя выросли крылья, и лестница тебе больше не понадобится.

Едва Икар встал на первую ступеньку, как Пандия схватила его за руку:

– Я с тобой.

– Пандия, у нее нет медовых лепешек.

– Она сказала «мед», ведь правда?

– Она, наверное, имела в виду гостеприимство.

Пандия чуть не плакала:

– Мне вовсе не нужны лепешки. Я просто боюсь, что она сделает тебе что-нибудь плохое. Она нехорошая женщина. Посмотри, как у нее подрагивает язык.

Смех Эмбер зазвенел, как серебряный колокольчик:

– Ты считаешь меня нехорошей, Икар? Может, это и так. Иначе откуда же я знаю столько способов получать удовольствие?

Преодолевая ступеньку за ступенькой, Икар поднялся наверх. Эмбер подала ему руку и помогла войти в дом.

С потолка на тонких стеклянных цепях свисали плетеные стулья. Сквозь шелковые драпировки, сотканные пауками, виднелись тростниковые стены. Но самым главным украшением комнаты были цветы. Они лежали повсюду, целыми охапками, как горы награбленных драгоценностей, которые побросали в египетской пирамиде воры, застигнутые на месте преступления. Одна стена была отделана полированным воском, и комната, отражаясь в ней, казалась таинственным садом, а лицо Эмбер – прекрасным бутоном. «Среди цветов со мной ничего не может случиться», – подумал Икар, посмотрев на пчел, собирающих вокруг него нектар.

И все же он был пленником в этом саду, закрытом даже от солнечных лучей; Эмбер быстро убрала лестницу.

– Ты застал моих друзей за работой, – улыбнулась она, показывая на пчел, кружащихся над охапкой нарциссов. – Сначала они собирают нектар в свои сумки, где под воздействием сока, выделяемого их телами, он превращается в мед. Затем они извергают его в восковые лотки и выпаривают из него воду, подогревая крыльями. Получается чистый мед, который я обмениваю на шелк, драгоценности и золото. Твой Эвностий иногда дает мне за него браслеты. Но не подумай, что я тоже работаю. Я королева. – Она произнесла это с такой гордостью, что, казалось, на ее голове засверкала корона, а на плечах заколыхались пурпурные одежды.

– А что делает королева? – Икару хотелось, чтобы ее ответ был таинственным и волнующим, и он не разочаровался.

– Она живет, как цветок, только ради удовольствий. Она наслаждается нежностью ветерка и теплом солнца, любовью бабочек и бражников и всем тем, что составляет приятное и праздное существование растений. Но ей дано одно наслаждение, не известное цветам.

Икар с нетерпением ждал, что это за редкостное наслаждение.

– Это дар мужских объятий, – сказала она наконец, выговаривая каждое слово с такой осторожностью и любовью, будто они были сделаны из бесценного, тончайшего шелка. – Хочешь, я расскажу тебе о твоей красоте? И буду перечислять твои мужские достоинства до тех пор, пока перед твоим мысленным взором не предстанет прекрасный юный бог?

– Ты это действительно сделаешь? – спросил он. Это был лучший способ обрести уверенность в себе.

– Голова благородных пропорций в ореоле роскошных волос. Тело подростка, уже готового стать мужчиной, но пока еще его мужская сила скрывается под нежным пушком юности. – Эмбер внимательно смотрела на Икара, и в ее взгляде были и расчет, и страсть. – Дорогой, мне надоели бабочки. Я жажду диких безумств шмеля.

– Боюсь, тебе нужен не я, а Эвностий, – сказал Икар. – Думаю-то я, как шмель, но пока еще не научился жужжать.

Эмбер усадила его на один из подвешенных к потолку стульев, подала блюдо с цветочной пыльцой, подогрела над маленьким очагом вино в медном сосуде и влила в горячую жидкость мед.

– Выпей, – сказала она. – Наслаждение разольется по твоему телу с первой же каплей. Сильные крылья начнут биться у тебя за спиной.

Икар одним глотком осушил чашу. Что это? В тонкие тростниковые двери ворвался свежий ветерок? Или это биение его сердца раскачало стул, на котором он сидел, и освободило его из этой медовой комнаты, а заодно и из собственного тела? А может, все оставалось на своих местах и ему это просто почудилось?

Эмбер взяла его за руку, поставила на ноги и уверенно повела к груде цветов.

– Не бойся сломать их, – сказала она. – Они уже отдали свое золото и стали совершенно бесполезными.

Икару казалось, что он отлит из бронзы. Легкость исчезла, он вновь чувствовал свой вес, стебельки цветов вдавились в его обнаженное тело, и по нему поползла огненная улитка. Эмбер прикоснулась к его груди, рука ее обжигала, как горящий факел.

Но от гипнотического взгляда золотых глаз по всем его членам растекалась сонливость, и жесткие стебельки стали ласкать его, как маленькие холодные язычки. Он знал, что должен стиснуть Эмбер в своих объятиях и завладеть ее губами, как алчный Аякс. Он должен стать шмелем, а не бабочкой. Но он засыпал. Зоэ, подумал Икар с тоской, заставила меня танцевать, а Эмбер усыпила. Может, я в этом и не виноват.

Ее лицо приблизилось к нему – голодная золотая луна, которая поглотила его, унося в свои небеса…

Колокольчик звенел так настойчиво, ни на минуту не замолкая, будто висел не на двери, а на шее у коровы. Как только я открыл дверь, Пандия схватила меня за руку. Пояса на ней не было, сандалии совсем развалились.

– Эта женщина заманила его в свой улей, – прошептала она как раз в тот момент, когда к нам подошла Тея.

– Ты имеешь в виду трию?

Я даже не сразу понял, в чем дело. Королевы слишком миниатюрны для объятий кентавра или минотавра, а маленькие волосатые паниски не пользуются у них успехом. Но мальчик вроде Икара – почему же я не предупредил его? Почему не ответил на его вопрос в тот день, когда мы шли на пикник?

– Да. Он поднялся по лестнице к ней в дом и велел мне уходить.

– Покажи нам этот дом, – воскликнула Тея, и Пандия, глубоко вздохнув, храбро побежала перед нами, указывая путь.

Мы стояли под ульем. Он был плотно закупорен, и, казалось, попасть в него было так же невозможно, как достать черепаху, спрятавшуюся в свой панцирь. Лестница была поднята, дверь и окна закрыты. Вот тут-то и пригодился мой рост. Я ухватился за узкий выступ у самой двери и, подтянувшись, забрался на порог. Откинув в сторону тростниковую занавеску, я ворвался в дом. По комнате, как сироп, льющийся из чаши, растекался сладкий аромат. Он дразнил и расслаблял. Однообразное гуденье пчел напоминало жужжание мух, кружащихся над мертвым телом. Я обратил внимание на свернутую и брошенную у входа лестницу, а затем увидел бледного, как пена, Икара, лежащего в объятиях трии.

Я кинулся к нему, наступая на груды цветов. Пчелы с гудением разлетались передо мной в стороны, а затем, возвращаясь, жалили в ноги. Но я ничего не чувствовал и, схватив королеву за крылья, с силой оторвал ее от моего друга, как отрывают вцепившегося в рыбу краба. Она захныкала, но не стала защищаться. В ней было что-то глубоко отвратительное и хищное, нет, хуже, не хищное, ей не хватало смелости хищника, она охотилась лишь на беспомощных мальчуганов.

– Слишком поздно. – И она улыбнулась. – Я вдохнула смерть в его легкие.

– Опусти лестницу, – с трудом выговорил я. В моем голосе были гнев и мука.

Королева направилась к двери. Но, догадавшись, что она собирается удрать, я одним прыжком опередил ее и сам бросил лестницу Tee и Пандии.

– Следите за ней, – сказал я им, когда они забрались наверх.

Увидев Икара, Тея побледнела и с трудом сдержала крик. Но она не стала биться в истерике, а приказала Эмбер:

– Помоги моему брату, или я оторву тебе крылья.

– Есть только один способ помочь ему, – сказал я. – Мне нужно высосать яд из его легких.

– Я сделаю это сама, – заявила Тея.

Ее решимость объяснялась не хладнокровием, проистекающим от недостатка чувств, а смелостью, порожденной страхом. Она боялась и ненавидела лес, но сейчас спокойно и без волнения готова была ответить на его самую коварную угрозу.