Супружеский долг - Сэндс Линси. Страница 36

Не то чтобы она всерьез поверила, будто он прекратит спать с ней. Ему явно доставляло удовольствие это делать. Да и вообще она не была уверена в причине его раздражения… Но поберечься не мешает. Она не только не уменьшит его порцию дамианы, а удвоит ее. Впрочем, другие травы она, пожалуй, не будет ему давать, а то в его кружке совсем не останется места для эля. Но дамиану он будет получать регулярно… на всякий случай.

Эмма открыла глаза, посмотрела на пустое место рядом с собой на постели и тяжело вздохнула. Кажется, Эмори твердо решил больше не спать с ней. Вчера за ужином он принялся пить эль, кружку за кружкой, и не останавливался до тех пор, пока голова его не упала на столешницу и громкий басистый храп не возвестил о полном забытьи. Эмма не стала его будить: пусть спит, где заснул, — и одна поднялась наверх в свои покои.

Несмотря на то что она не удвоила, а учетверила порцию дамианы в его эле, он не пришел к ней. Возможно, действие травы ослабевало по мере того, как человек привыкал к ней? А может быть, количество выпитого эля перебороло сном возбуждение от дамианы? Как бы то ни было, трава на него не подействовала, и она провела долгую ночь, ворочаясь в холодной, одинокой постели. Странно, как легко привыкнуть к присутствию мужчины у себя под боком и как тяжело после этого смириться с его отсутствием…

Еще раз вздохнув, она в конце концов заставила себя встать и одеться. Неужели муж и вправду решил не возвращаться в ее постель? Она не желала даже думать о такой возможности, не только из-за того, что хотела иметь ребенка, но и… Нет, сама мысль об этом казалась ей невероятной! Она просто будет тосковать по мужу! Вот и все, как на духу.

Эмори сдержал слово — он советовался с нею почти по всем вопросам. Кроме того, он действительно стал с ней разговаривать, главным образом по ночам. Держа ее в объятиях после их соединения, он обсуждал с Эммой все события дня. Сначала их разговоры не клеились: Эмори чувствовал себя неловко. Однако он настойчиво продолжал, и вскоре это вошло в привычку, стало их ночным ритуалом. Покидая этим утром спальню, она призналась себе, что прошлым вечером ей этого не хватало.

В большом зале кипела жизнь. Шум голосов оглушил Эмму, когда она спустилась вниз. Эмори сидел на своем обычном месте, но как-то съежившись, и с мрачным видом поглядывал на окружающих, словно их беспечные улыбки и смех наносили ему обиду. Было очевидно, что его плохое настроение за ночь не улучшилось.

Сдержав вздох, Эмма изобразила на губах улыбку, чтобы весело поприветствовать мужа, но на полдороге к столу обратила внимание на собак перед очагом. Наморщив лоб, она замедлила шаг и с любопытством и тревогой подошла к ним поближе.

Как и у всех в замке, у собак были свои неизменные привычки. Днем они слонялись по двору, бродили вокруг замка, играли с детьми и, если требовалось, участвовали в охоте. В дождливые дни они стремились проникнуть на кухню, жалобным подвыванием и повизгиванием провожая повариху в надежде выпросить кусочек съестного. Ночью они пристраивались около очага и спали в тепле, но пробуждались сразу, как только появлялись люди, чтобы присоединиться к завтраку. Тогда они крутились около стола, мгновенно подхватывая нечаянно оброненные или брошенные им куски.

Сейчас собаки должны были находиться у столов, однако они продолжали спать, и это насторожило Эмму: не могли псы безмятежно дремать во время шума трапезы… если только они были здоровы…

Эмори сразу почувствовал появление Эммы в зале. Проклятие! Даже отдаленного ее присутствия было достаточно, чтобы его мужская плоть налилась своей особой щекочущей живостью. Улыбка же Эммы вызывала там такое… отвердение, что ему позавидовали бы камни Стонхенджа. Беда была в том, что одновременно размягчался ум. Блейк был в какой-то степени прав, но, убей Бог, Эмори не мог объяснить, почему с ним такое происходит. Сначала его расстраивало, что жене чересчур нравится с ним спать. Теперь его тревожило, что соединение с ним интересует ее лишь постольку, поскольку это необходимо для зачатия ребенка. В голове и чувствах Эмори был полный сумбур. Да-да, какая-то каша! Он просто утратил способность рассуждать здраво!

Наверное, жену его поведение ставит в тупик точно так же, как Блейка. Вне всяких сомнений, ей представляется вполне резонным соитие только ради потомства. А удовольствие тут ни при чем. Церковь так и утверждает: целью брака является продолжение рода. Но ему… Ему хотелось большего. Эмори не желал быть для Эммы лишь преградой между ней и Бертраном. Он хочет… А, дьявольщина!.. Он сам не знает, чего именно хочет… В этом вся беда.

«Может быть, ты ее любишь?» — вспомнил он слова Блейка и содрогнулся при мысли, что это действительно так. Эмори перебрал в памяти свои любовные впечатления. В его жизни их было очень немного. Однако это вовсе не означало, что, желая наверстать упущенное, он должен страдать. Особенно из-за женщины, думающей о нем как о племенном быке в хлеву.

Поморщившись от этой мысли, Эмори снова опустил глаза в кружку, стремясь найти ответ в ее мутных глубинах. Друг его оказался тем не менее прав. Эмма была особой, ни на кого не похожей. Эмори имел возможность не раз наблюдать обычных дам. Взять, к примеру, жену его отца. Красивая женщина, всегда готовая одарить милой улыбкой достойного ее благосклонности. А с недостойными, вроде слуг или пасынка, она была злобной и мстительной.

Встречал он и придворных дам. Эмори цинично усмехнулся при этих воспоминаниях. У него было впечатление, что они выслеживают мужчин, как охотники — лесную дичь, добиваются победы решительно и целеустремленно, как воины в жаркой битве. При этом они так хладнокровны, хитры и изворотливы!

Ничего подобного он не замечал в своей жене. Ее люди, будь то слуги или солдаты, искренне любили ее и уважали. Это было видно по тому, с какой готовностью бросались они исполнять любые ее распоряжения. Чего стоит один приказ, предписывающий всем носить одежду только черного цвета! Когда Эмори осведомился у Сиберта, почему они все одеты в черное, тот ответил просто: «Ее светлость захотела этого. Она в трауре. Вернее, была в трауре. Полагаю, что с ее новым замужеством трауру пришел конец».

Сообщив это, дворецкий впал в задумчивость, явно размышляя о требованиях этикета в данном случае. Эмори переспросил его:

— И вы ее послушались, не возражая?

— Да, милорд.

— Но почему?

— Почему? — Сиберт был озадачен вопросом. — Чтобы доставить ей удовольствие.

Этот простой ответ говорил о многом. «Чтобы доставить ей удовольствие!» Не из страха наказания, не по обязанности, но для того, чтобы ее порадовать. Люди Эммы очень старались угодить своей хозяйке. А она, в свою очередь, неустанно заботилась о них.

Об их здоровье, еде и прочих нуждах. Она взяла под свое крыло и его солдат, бесконечно врачуя их раны. Тревожный возглас Эммы отвлек его от этих размышлений. Жена его опустилась на колени перед собаками, лежавшими у очага. На лице ее был написан ужас. Эмори нахмурился, встал из-за стола и двинулся было в ее сторону, но тут в большой зал ворвался Маленький Джордж и, торопливо подойдя к Эмори, доложил:

— К замку приближаются гости.

— Кто?

— Я не смог разглядеть их знамя. Они еще слишком далеко.

Эмори озабоченно уточнил:

— Военный отряд?

— Нет. Для этого они слишком малочисленны.

— Возможно, это вернулся лорд Рольф? — предположил Эмори, пожимая плечами, и повернулся к Эмме: — В чем дело, жена?

Эмма, присев на корточки, непонимающе уставилась на лежащих неподвижно собак:

— Они мертвы.

— Мертвы?! — Восклицание Эмори обратило к ним внимание всех находившихся в большом зале.

Многие направились к очагу.

Эмма вздохнула, сама едва веря в случившееся. Судя по окоченевшим телам всех трех собак, они были мертвы уже несколько часов.

— Да, муж мой, все три собаки мертвы.

— Это что, чума какая-то, миледи? — прошептала Мод, опускаясь около нее на колени.