Солдаты, которых предали - Вельц Гельмут. Страница 20

Но наши подразделения там, внизу, еще боеспособны, бреши сразу же заполняются, и новые солдаты, сменившие павших, продолжают идти в атаку. Нет, перед этой превосходящей силой русским не устоять! Русская линия обороны уже прорвана здесь и там, во все новых местах, рассечена на части. Отдельными клинообразными ударами удается захватывать метр за метром. Атака распадается на отдельные очаги. Угроза частных окружений заставляет смыкать фронт наступления. Все в движении и изменении, темпы и протяженность наступления растут. Железнодорожная насыпь осложняет дело. Но огнеметы и огонь прямой наводкой пробивают брешь и здесь. Дрогнувшему противнику не дают ни минуты передышки. Вот уже передовые группы преодолели насыпь. Все усилия противника тщетны, даже там, где его оборона опирается на выгодный рельеф местности. Линия фронта разваливается, наши продвигаются вперед. Они уже прошли половину пути.

Опускаю бинокль и вытираю со лба пот. Жарко, а тем еще жарче. Роты идут вперед, словно на плацу, атакуют так, как их учили. Их сил должно хватить, чтобы пробиться здесь к Волге. Тогда сегодня к вечеру мы захватили бы изрядный кусок.

Теперь подразделения спустились в лощины, чтобы и там сломить сопротивление противника. Тяжелые орудия открыли из всех своих стволов заградительный огонь, чтобы не дать противнику подтянуть резервы. Бьют также пехотные орудия и минометы. Полоса наступления почти пуста. Складки местности поглотили солдат. Столбы дыма поднимаются от рвущейся взрывчатки и горящих цистерн, пламя уже лижет край оврага. Больше ничего не видно: все разыгрывается как бы за кулисами.

Я жду, когда же появятся подразделения нашего второго эшелона, усилят атакующих и закрепят захваченную территорию. Но позади по-прежнему никого. Тащатся в тыл раненые, несут носилки санитары. Почему же не выдвигается хотя бы тот полк, на участке которого происходит наступление? Пустота на поле боя беспокоит меня. В лощинах дело, кажется, идет медленно. Судя по звукам и дыму, подразделения наши застряли. Внизу неистовствуют автоматы и винтовки. Теперь мы видим, как сквозь заградительный огонь вперед бегут русские. Бегут и исчезают в складках местности. Это подкрепление. Сейчас начнется контратака, которой мы так боимся. Шум боя уже усиливается. Но на нашей стороне позади никакого движения. Ни одной роты, ни одного батальона, никакого подкрепления!

Нервно закуриваю сигарету. Фиддер неотрывно смотрит вниз, в лощины, и только мрачно ругается: «Обделаться можно! " В невероятном напряжении ждем. Ведь сейчас должен решиться исход боя. Проходят минуты, четверть часа, полчаса, время кажется вечностью, а внизу все еще кипит невидимый нам бой.

Но вот наконец становится заметно движение. Через край балки перепрыгивает солдат. Немецкий. Он бежит назад! Ага, наверняка связной с донесением! Но нет, за ним другой, третий, четвертый. Все несутся назад. За ними несколько саперов. Итак, наши отступают! Самое время вводить в бой основную массу батальонов, но ничего похожего не происходит. Еще две-три минуты, и уже видны первые каски русских солдат. Русские постепенно накапливаются, формируются в группы, преследуют беспорядочно отступающих саперов. Где же остальные силы пяти батальонов? Неужели отступающие группы – это все? Все, что осталось? Русские приближаются теперь к исходной позиции, по ним открывают такой же ураганный артиллерийский огонь, как утром. Начинает шевелиться и пехотный полк. Продвижение русских прекращается. Только лишь в отдельных местах продолжаются попытки. Линии закрепляются, застывают. Все опять как прежде. Как перед атакой, как вчера, как неделю назад! Что за наваждение, уж не приснился ли мне весь этот бой? Пять свежих батальонов пошли в наступление, пять батальонов вели бой, как дома на учебном плацу. А результат? Большинство убито, часть ранена, остальные разбиты, разбиты наголову. Заколдованное место! Как ни пытайся взять его, натыкаешься на гранит. Если не бросят сюда целые дивизии, цели нам не добиться никогда!

Молчаливые, подавленные, мрачные, отправляемся мы в направлении «Цветочного горшка». Фидлер что-то бормочет о Пирре{18}, о грандиозных начальных успехах, о победах, которые одерживаются ценою смерти. Мол, то же и здесь, в России, даже в самом мелком бою. Боже ты мой, да заткнись наконец! Я устал. Не видит он, что ли! Не время и не место блистать своей образованностью. Меня заботит другое. Что со мной происходит? Сегодня я так переживаю потери чужих батальонов. Ведь я-то до сих пор думал, что мои грустные мысли объясняются тем, что я лично знал погибших. А теперь? И тут еще Фидлер с его высокопарными речами. Какая польза нам от подобных извиняющих сравнений? К чему эти экскурсы в историю? Да и то, что происходит здесь, вероятно, не сравнить ни с какой другой войной или сражением. Может быть, с битвой под Верденом? Но там бились за укрепленные форты, а здесь – за лестничные клетки. Убирайся ты к черту со своими умными речами! Здесь они ни к чему. То, чему нас обучали, здесь непригодно, оно нам не поможет. Все это отошло далеко в прошлое, об этом в лучшем случае неплохо почитать, лежа в полевом госпитале, когда медсестра принесет тебе роман.

Наше отношение друг к другу определяется совсем иным. Могу ли я положиться на другого, порядочный ли он парень, не бросит ли меня, если буду ранен, – вот что важно. Когда сплю – знать, что рядом сосед. Когда атакую – знать, что он притащит ящик с патронами и не забудет прихватить ручные гранаты. От этого зависит моя жизнь. Все лишнее, все, что не безусловно необходимо на фронте, мы отбросили прочь. Здесь имеет ценность только то, что сохраняет и продлевает нам жизнь. Например, инстинкт – это он говорит тебе, когда надо спрятаться в укрытие, это он подсказывает тебе пойти именно этой дорогой, а не другой. Он превалирует над разумом. Тот, кто вовремя предчувствует грозу, стоит больше того, у кого голова набита всякой премудростью. Острый как бритва ум здесь бесполезен. Чтобы отдавать приказы, его не требуется, а повиноваться – тем более. Паузы спасают нас от помешательства. А широко распространившееся безразличие и поверхностное ко всему отношение щадят нам нервы.

Как с такими качествами найдем мы себе место в нормальной жизни? Мы живем только сегодняшним днем, воспринимаем только то, что перед нами, ругаемся, резонерствуем, браним своего генерала и Гитлера, едем на КП к одному и слушаем речи другого, потому что один – командир дивизии, а другой – верховный главнокомандующий. Я изучал химию. Начиная эксперимент, я знал, что из него должно получиться. А здесь? Здесь мы бросаем в колбу все что попало, и, ясное дело, все летит к черту! Никто не знает, не взлетит ли на воздух и сама лаборатория.

Но чего это я вдруг, ведь не собираюсь же я читать Фидлеру мораль! Он так же разочарован, как и я. Но не могу удержаться, чтобы не одернуть его, вернуть к действительности. Впрочем, это я стараюсь убедить самого себя. Стараюсь не подавать вида, а на душе кошки скребут.

– Замолчи ты со своим Пирром и его победой, Пауль! Оставь эти прописные истины при себе. Я голоден, это куда важней. Давай прибавим шагу.

– Как хочешь. Только не понимаю, как это ты не призадумался. Ты же только что сам видел, как они пытались.

– Видел! И тоже призадумался.

Хватит! Хочу отдохнуть. Фидлер продолжает что-то бубнить, потом мы идем молча. Болит голова. Да, трахнулись мы сегодня головой об стенку. Безвыходная ситуация, а мы – в самом пекле.

На «Цветочном горшке» толпятся солдаты и офицеры сухопутных войск и авиации. Понаехало столько вездеходов, лимузинов и открытых автомашин, что такого эта богом забытая высота никогда и не видывала. Машины всех цветов: от синего до красного и от черного до белого – зимней маскировочной краски.

На них командные флажки всех калибров и расцветок. Рядом с крошечными флажками командиров полков и батальонов черно-бело-красные штандарты командиров корпусов и дивизий. Прибыл даже сам начальник генерального штаба ВВС генерал-полковник Йешоннек. Осторожность этим господам вроде ни к чему. Такое скопление явно неразумно. Один-единственный самолет мог бы наделать немало бед. Несколько артиллерийских залпов – и весь этот парк автомашин можно отправлять на свалку металлолома, а на уцелевших вывозить убитых и раненых. Высшему генералитету, видно, невдомек, что и у русских есть наблюдательные посты, с которых видна эта милая встреча. Большей частью артиллерийские налеты происходят именно сразу, как только какой-нибудь бог войны в шинели с красными или белыми отворотами{19} успеет благополучно отбыть. Два дня назад был такой случай. Приехал командир соседней дивизии. Не успел он укатить – артналет. В боевой роте четверо убитых. Я слышал, как солдаты возмущались: «Знакомая история. Стоит появиться им со своей мишурой, как у нас убитые».