Дочери принцессы - Сэссон Джин П.. Страница 34

Глава 8.Любовнвя связь

Я очнулась от приятного дневного сна, разбуженная Амани и Махой. Из-за тяжелых дверей, ведущих в мои апартаменты, я слышала, как дочери кричат друг на друга.

Что Амани сделала на этот раз, подумала я, быстро одеваясь. С тех пор, как в сознании Амани произошел религиозный переворот, она говорила людям то, что думала. Ни минуты не колеблясь, перечисляла она аморальные поступки брата и сестры, выискивая бесконечные предлоги, чтобы осудить их.

Мой сын Абдулла терпеть не мог драться. Опасаясь непредсказуемого и, следовательно, неконтролируемого гнева сестры, Абдулла предпочитал просто не обращать на нее внимания. В тех редких случаях, когда требования Амани были простыми для исполнения, он капитулировал.

Но с Махой подобное соглашение не проходило. В своей старшей сестре Амани видела женщину, чей характер был не менее сильным, чем ее собственный, поскольку неукротимый нрав Махи был заметен с первых минут ее появления на свет.

Я вышла на крики дочерей. В коридоре, ведущем в кухню, стояли несколько слуг, но они не испытывали ни малейшего желания вмешиваться в то, что было для них истинным развлечением.

Чтобы попасть в комнату, мне пришлось протискиваться сквозь толпу. Я подоспела как раз вовремя. Маха, которая была более несдержанной, чем ее младшая сестра, слишком остро отреагировала на последнее предписание Амани. Когда я подбежала к дочерям, то увидела, что Маха прижала сестру к полу и тыкала ей в лицо утренней газетой!

Все было так, как я и предполагала!

За неделю до этого Амани со своей религиозной группой пришла к выводу о том, что ежедневные газеты, выходящие в королевстве, считаются святыми, так как содержат на своих страницах имя Аллаха, изречения Святого пророка и стихи из Корана. Комитет постановил, что отныне на газеты нельзя наступать, есть с них или бросать в мусор. Тогда же о принятом религиозном решении Амани поставила в известность и свою семью. Теперь, по всей видимости, она уличила Маху в том, что та совершила противоправный акт, противоречащий ее благородным инструкциям.

Этого скандала можно было ожидать. Я закричала:

– Маха! Отпусти сестру!

Охваченная гневом, Маха как будто не слышала моего требования. Я предприняла тщетную попытку оттащить Маху от сестры, по дочь была полна решимости проучить Амани. Поскольку Маха была сильнее, чем мы с Амани вдвоем, то в нашей борьбе она оказалась победительницей.

Раскрасневшаяся и с трудом переводившая дыхание, я оглянулась на слуг, прося поддержки. Мне на помощь поспешно пришел один из египтян, работавший у нас шофером. У него были сильные руки, и ему удалось растащить дочерей в стороны.

Но вслед за одним сражением всегда приходит другое. Место физических действий заняли словесные оскорбления. Маха стала ругать свою малышку-сестру, которая плакала горькими слезами, обвиняя старшую в отсутствии веры.

Я предложила им немного поразмыслить, но в этом бедламе мой голос не был услышан. Тогда, чтобы заставить дочерей замолчать, я принялась щипать их за руки. Маха стояла, дыша гневом, а Амани, ползая на четвереньках, расправляла страницы истрепанной газеты. Моя дочь оставалась преданной своим убеждениям до конца!

Причин для религиозного пыла множество, и результаты непредсказуемы. Меня внезапно осенило, что некоторые люди в религиозном пылу проявляют свои худшие качества. Вероятно, то же можно было сказать и об Амани. В прошлом я, сомневаясь и надеясь, все же полагала, что религия со временем сумеет скорее успокоить Амани, чем будет возбуждать ее. Но теперь с угрюмой уверенностью я могла сказать, что мои надежды не оправдались.

Мое терпение, однако, не могло сравняться с гневом, и я, ухватив дочерей за уши, повела их в гостиную. Твердым голосом я велела слугам оставить нас наедине. Свирепо глядя на своих детей, я, к своему позору, подумала, что допустила непростительную ошибку, явив па свет таких беспокойных созданий.

– Крик новорожденного младенца является для его матери не чем иным, как сиреной, оповещающей ее об опасности, – объявила я своим дочерям.

Должно быть, мой взгляд и выражение лица придавали мне облик сумасшедшей, потому что дочери мои присмирели и выглядели испуганными. Они с забавным уважением относились к тем моментам, когда их мать теряла рассудок. Желая избежать второй, более крупной ссоры, в которой уже будет три, а не две участницы, я закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Успокоившись, я сказала каждой из дочерей, что предоставлю возможность высказаться обеим, но никакого насилия больше быть не должно.

Маха взорвалась:

– С меня хватит! Хватит! Амани доводит меня до бешенства! Или она оставит меня в покое, или… – я видела, что Маха перебирает в уме наиболее обидные оскорбления. – Я проберусь в ее комнату и изорву ее Коран!

От такой ужасной мысли Амани судорожно сглотнула.

Зная, насколько горячей и отважной могла быть Маха, если она что-то вбила себе в голову, я строго-настрого запретила дочери совершать такое неблаговидное действие.

В ней снова заклокотала ярость, и Маха продолжила.

– Но это же глупейшая идея – собирать старые газеты! Нам придется сделать большую пристройку, чтобы хранить их, – она взглянула па сестру. – Тебе изменило чувство здравого смысла, Амани! – Маха перевела взгляд на меня и обвинила сестру в диктаторстве. – Мама, с тех пор, как мы вернулись после хаджжа, Амани больше не считает меня равной себе, ей кажется, что она является моей повелительницей!

Я полностью была согласна с Махой. Я видела, как религиозная страсть моей дочери с впечатляющей скоростью расцвела пышным цветом. Осознание ею своей божественной правоты приводило к нелепым домашним установкам, от выполнения которых никто не освобождался.

Всего за несколько дней до этого она обнаружила, что один из филиппинцев, работавший у нас садовником, гордо демонстрировал пару резиновых сандалий, на подошвах которых было начертано имя Аллаха.

Вместо того, чтобы похвалить его за сделанную покупку, как он того ожидал, Амани в ярости раскричалась и, схватив башмаки бедолаги, обвинила его в богохульстве и пригрозила жестокой карой.

В слезах парень признался, что купил сандалии в Батхе, популярном торговом центре, расположенном на окраине Эр-Рияда. Он подумал, что его мусульманским хозяевам будет приятно узнать, что на его башмаках отпечатано имя Аллаха.

Объявив сандалии результатом происков дьявола, Амани созвала собрание своей религиозной группы и всех их ошеломила демонстрацией кощунственной обувки.

Весть достигла и других религиозных группировок, и вскоре по городу ходили проспекты, призывающие людей отказаться от покупки и ношения подобной обуви.

Эффект, произведенный туфлями, и в самом деле был шокирующим, поскольку мусульман учат никогда не наступать на объект, на котором начертано имя Аллаха, запрещено даже оставлять башмаки лежащими вверх подметками, дабы это не могло оскорбить нашего создателя. Реакция Амани оказалась преувеличенной, поскольку молодой филиппинец не принадлежал к нашей вере и не был знаком с прописными истинами. В своем злобном обличении моя дочь была слишком грубой.

С раннего возраста я привыкла к образу доброго Аллаха, представляя его как существо, которое не станет осуждать человеческие слабости. Я была совершенно уверена в том, что мой ребенок не был знаком с тем образом Бога пророка Магомета, с которым знакомила меня моя добрая матушка. Я посылала нашему создателю молитву за молитвой, прося его дать Амани послабление в ее мрачной набожности.

Мысли мои снова вернулись к событию сегодняшнего дня, и я посмотрела на дочерей.

Памятуя об угрозе Махи расправиться с Кораном, которая представлялась весьма вероятной, Амани дала обещание впредь воздерживаться от надзора за образом жизни своих брата и сестры.