Нет повести печальнее на свете... - Шах Георгий Хосроевич. Страница 14

Ах, как давно минула эта безмятежная пора, как сложно стало жить!

Капулетти долго мялся, перебирал бумаги, а Ула, не желая помочь, бесстрастно следила за ним своими большими оранжевыми глазами. Только легкое дрожание век выдавало владевшее ею беспокойство.

– Видишь ли, девочка, в жизни бывают моменты… – начал он, запнулся и решил подойти с другого конца. – Я никогда не воспринимал тебя как несмышленыша, которого надо учить жизни. Ты взрослая девушка и умница, ты поймешь.

И опять он растерялся, ощущая на себе ее пристальный сосредоточенный взгляд. Капулетти отвернулся и продолжал, уставившись в потолок:

– Словом, я просто передам тебе содержание разговора, который состоялся у меня сегодня с ректором…

Приветствие ректора сразу его насторожило.

– Проходите, Капулетти, всегда рад вам и очень сожалею, что на сей раз беседа у нас пойдет о неприятных вещах. – Он пригласил гостя сесть, нервно поправил галстук, взлохматил пятерней свои пышные седые волосы.

– Я хочу прежде всего знать, как вы сами оцениваете происшествие на стадионе?

– Что вы имеете в виду? – осведомился Капулетти.

– Вы прекрасно знаете, что я имею в виду – поведение вашей дочери и то, что за этим последовало.

– Я не нахожу в нем ничего предосудительного.

– Вот как? Более чем странно. Мата демонстративно отдает свой мяч юноше из другого клана, а тот всенародно увенчивает ее короной. И вы находите, что это в порядке вещей?

– Ну, может быть, несколько необычно, не более того.

– Поразительно! – Ректор всплеснул руками. – Неужели я должен разъяснять вам, почтенному человеку, что наше благосостояние покоится на системе профессиональных кланов?

– Мне это известно. Но мне известно также, что между кланами должно существовать полное равенство. И потом, почему мимолетный каприз своенравной девчонки (это место из своей беседы с ректором Капулетти со свойственной ему деликатностью отредактировал) должен потрясти нашу систему? Хороша она была бы, если б подобные пустяки могли нанести ей ущерб.

– В том-то и дело, что все начинается с пустяков! – воскликнул ректор. – Да поймите же вы: это не случайный эпизод, за ним стоит нечто серьезное. Впрочем, вам неизвестны некоторые факты, и мне следовало, конечно, сразу вас с ними ознакомить. Так вот, слушайте: профессор агрохимии Вальдес обнаружил, что этот агр, его зовут Ром Монтекки, штудирует азы математики. Видимо, ему удалось выкрасть учебник.

Капулетти побледнел.

– Вы хотите сказать…

– Делайте выводы сами. Он явно влюблен в вашу дочь и ищет способа с ней сблизиться. Ясно как дважды два, говоря вашим языком.

– Ну, это еще ничего не значит. Ула разумная девушка и настоящая мата, я за нее ручаюсь.

– Хотелось бы верить. Но ее поступок на стадионе говорит, что она не осталась равнодушной к ухаживаниям агра. Вы представляете, как это безумное увлечение может отразиться на ее судьбе? Впрочем, дело не только в ней и этом Монтекки. Будучи билом, я мог бы махнуть рукой, предоставив матам и аграм самим улаживать свои клановые междоусобицы. Но как ректор я обязан думать об опасных общественных последствиях этого небывалого в нашей истории инцидента. Вообразите, что произойдет, если, следуя их примеру, другие юноши и девушки начнут завязывать любовные отношения с партнерами из чужих кланов, да вдобавок возьмутся осваивать их языки, пренебрегая собственной профессией? Результатом может стать только деградация профессиональной культуры, застой производства, распад налаженного социального механизма, нравственное разложение, всеобщее одичание! Вот куда ведет ниточка от безобидного на первый взгляд… гм… контакта между матой и агром. – Потрясенный нарисованной им гнетущей картиной, ректор вновь взлохматил свою шевелюру. И поторопился выложить еще один пришедший на ум аргумент. – Понимаете, в течение пятисот лет аграм или билам, не говоря уж о матах, не приходило в голову, что можно искать себе пару вне своего клана. А раз появившись, такая мысль начнет неизбежно расползаться. Дурной пример, как известно, заразителен.

Капулетти сидел окончательно подавленный.

– Что вы от меня хотите? – спросил он наконец.

– Примите меры, чтобы не допустить никакого общения вашей дочери с Ромом. Я, естественно, потребую того же от его отца. Он занимает видное место в общине агров – олдермен или нечто в этом роде. Не сомневаюсь, что Монтекки не меньше нас с вами заинтересован удержать сына от безрассудства, которое грозит испортить ему жизнь.

– Но как?

– Это уж ваше дело. Раскройте ей глаза, пристыдите, на худой конец посадите под замок. Да, помнится, у нее есть суженый – так ожените их без промедления.

– Я подумаю, – сказал Капулетти, поднимаясь.

– Думайте, только советую не терять времени. Любовь – это как раковая опухоль: она дает метастазы, пока не поразит весь организм.

Капулетти опустил заключительную фразу ректора. Он все еще смотрел в потолок.

– И что же ты надумал, папочка? – В ее голосе прозвучала насмешка.

– Может быть, тебе действительно выйти замуж за Пера?

– Я не люблю его.

Он пожал плечами.

– Стерпится – слюбится. Твоя мать тоже не слишком любила меня, когда мы поженились.

– Она и сейчас тебя не слишком любит.

– Ула!

– Извини, отец.

Капулетти подсел к дочери, обнял ее за плечи.

– Дай мне совет, скажи сама, как с тобой быть?

Ула улыбнулась, вспомнив старенького школьного врача: он всегда вежливо спрашивал своих пациентов, какое им прописать лекарство. А уж если они не знали, чем себя лечить, кое-как решал сам.

– Знаешь, папа, сажай меня сразу под замок.

– Ты шутишь.

– Нет, не шучу. Иначе вы меня не удержите. Я люблю Рома.

– Опомнись, Ула! – сказал Капулетти, впервые за все время повышая голос.

– Да, да, – закричала она, разряжая всю накопившуюся за этот сумасшедший день обиду, – люблю назло твоему ректору, и тебе, и Перу, и Тибору, и всему нашему замечательному клану! Это вы заставляете меня любить его!

Олдермен Монтекки был в отвратительном настроении. Неприятности начались с самого утра, и казалось, им не будет конца. Он передержал на лице бритвенную губку, отчего кожа воспалилась и зудела. В гардеробе не оказалось чистой рубашки. Куда-то запропастилась запонка, и пришлось ползать в поисках ее по полу. Новые ботинки, которые он упрямо пытался разносить, саднили, и у него было предчувствие, что на большом пальце правой ноги назревает изрядная мозоль. Выходя в сад, он поскользнулся на мокрой после дождя ступеньке, упал и больно ушиб плечо. Тосты были явно пережарены, а когда он упрекнул робота за нерадивость, тот, вместо того чтобы признать вину, надерзил ему, проворчав: «На всех не угодишь!» Он пригрозил отдать робота на слом и услышал в ответ, что дело хозяйское, ему жизнь вовсе не дорога, а вот как они обойдутся без прислужника – еще неизвестно. И, поворочав своими электронными мозгами, ехидно добавил, что нынче цены на роботов подскочили вдвое.