Нет повести печальнее на свете... - Шах Георгий Хосроевич. Страница 17

– Мой Ром заслуживает самой преданной любви, – сказала жена Монтекки, и в голосе ее не было вызова, просто гордость за сына.

– Не спорю, возможно, и так. Так пусть поищет себе достойную пару в собственном клане. А главное, я поражаюсь, как вы миритесь с тем, что он начал заниматься математикой. – Синьора Капулетти презрительно фыркнула. – Не говоря уж о том, что это ему не по плечу, он у вас останется недоучкой… Скажешь ли ты, наконец, что-нибудь?! – обрушилась она на мужа.

– Да, конечно, – забормотал тот, – я тоже нахожу, что такой мезальянс невозможен.

Монтекки смерил его тяжелым взглядом и обернулся к своей супруге.

– Они правы, Анна, ничего не скажешь.

– Наконец-то нашелся один разумный человек! – вдохновилась Марта. – Так придумайте что-нибудь, синьор Монтекки, на моего муженька нечего надеяться.

Капулетти почувствовал себя оскорбленным, было особенно стыдно терпеть подобное обращение в присутствии синьоры Монтекки. Она взглянула на него и быстро отвела глаза; ему показалось, что в них промелькнуло сочувствие. Ничто не подстегивает воображение сильнее, чем задетое самолюбие, и Капулетти внезапно вспомнил совет Тибора.

– Послушайте, – сказал он, – я знаю, как следует поступить. Наших детей надо разлучить, причем так, чтобы они не почувствовали, что над ними совершают насилие. Скажем, мы ушлем Улу к бабке в столицу, сославшись на то, что старушке нужен уход. Для убедительности моя мать даст телеграмму с просьбой срочно прислать внучку. А? – Он оглядел всех, ища поддержки. Монтекки оставался бесстрастным, у Марты было кислое выражение лица, и лишь прекрасная Анна поощрила его едва заметным кивком головы. – Ручаюсь вам, – с подъемом сказал Капулетти, – через полгода они друг друга забудут.

– Почему это именно мы должны отсылать Улу, пусть уж они отсылают своего сына! – сердито заявила синьора Капулетти, избегая таким образом признания, что ее никчемный супруг подал дельную мысль.

– Я согласен, – сказал мрачно Монтекки, – они, то есть мы, отошлем Рома на дальнюю агростанцию. – Он уклонился встретиться взглядом с женой, смотревшей на него с немым укором. – Другого выхода нет. Да и мальчику будет полезно потрудиться на природе, без этого ему не стать настоящим агром.

– Можно отослать их обоих, – робко заметил Капулетти, то ли из чувства справедливости, то ли желая сделать приятное расстроенной Анне.

– Чего ради, спрашивается? – немедленно взвилась Марта. – Какая разница, будет их разделять две тысячи километров или четыре? – Капулетти не мог не признать ее возражение резонным.

– Как ты думаешь, Анна? – обратился, наконец, Монтекки к жене. Она подняла на него глаза, заблестевшие от слез, и сказала усталым тихим голосом:

– Поступай, как считаешь нужным, дорогой, тебе решать.

Капулетти ощутил жгучую зависть к агру и подумал, какое это счастье – иметь такую подругу. Он тут же с испугом оглянулся на Марту: прищуренные глаза, плотно сжатые губы не оставляли сомнений, что та угадала его состояние. Теперь держись!

– Я обещаю вам, синьор Капулетти, – сказал Монтекки, подчеркнуто обращаясь к нему как к главе семьи, – что через три дня Ром уедет. Нужно время, чтобы договориться с факультетом, собрать парня, – пояснил он.

– Вот это мужской разговор! – восхитилась Марта. – Я в вас не ошиблась. – Неизвестно, чего было больше в этом возгласе – облегчения от того, что удалось настоять на своем, или мести своему супругу. Желая как-то угодить суровому агру, она продолжала шутливым тоном:

– Вы еще будете нас благодарить, не дай бог вам такую невестку, как Ула. У нее ужасный характер, она капризна, истерична, своевольна, быстро меняет привязанности. Хотя Ула моя дочь, скажу честно – это не сахар.

Муж смотрел на нее с откровенным изумлением, а синьора Монтекки улыбнулась.

– Вы что, не верите? – спросила Марта, вновь распаляясь.

– Почему же, – ответила та, – вам лучше знать свою дочь. А вот мой Ром – прекрасный юноша, скромный, отзывчивый, очень способный…

– Это уже женский разговор, – вмешался Монтекки, вставая. – До свиданья, синьоры, сожалею, что не могу сказать, будто встреча с вами доставила мне удовольствие. – Он взял жену под руку, и они удалились.

– Хам! – сказала Марта. – Таков же, должно быть, и сынок. Яблоко от яблони недалеко падает.

Дом Капулетти стоял в части города, застроенной старинными особняками, каждый из которых имел основание называться дворцом. Он был окружен высокой стеной каменной кладки, южная сторона которой примыкала к парку. Здесь Ром и решил занять наблюдательный пост. Как только стемнело, он взобрался на стену с помощью заранее заготовленной альпинистской веревки с крюком и, устроившись поудобней, приготовился ждать. Прямо напротив находилась комната Улы с двумя широкими окнами и дверью, выходившей, как догадывается читатель, на балкон.

Время тянулось нестерпимо долго. В доме не слышно было никаких звуков, казалось, он покинут обитателями. Изредка из парка доносились смех и восклицания гуляющих пар. Глаза Рома привыкли к темноте, а когда взошла одна из гермеситских лун, стало различимо внутреннее убранство комнаты. Начал накрапывать дождь, посвежело, но он не чувствовал ни холода, ни неудобства от напряженной позы, как охотник, готовый выстрелить, лишь только появится дичь. Ром громко усмехнулся собственному сравнению: какой он охотник, скорее загнанный зверек! Вальдес, отец, Сторти, Гель – все на него ополчились, требуют, чтобы он отказался от Улы, не позорил своего клана. Словно, кроме клана, и жизни не существует!

Особенно разозлил Рома Гель. Этот сопляк, которого он, как старший, опекал и защищал от агрессивных сверстников, теперь учит уму-разуму. Добро бы Геля заботила судьба брата, так ничего похожего, печется только о своей шкуре. Прямо так и врубил: «Я не намерен жертвовать своим будущим ради твоей идиотской страсти к этой оранжевой мачте». Ром хотел ударить его, но сдержался: какой-никакой, а все-таки брат, родная кровь. Главное, почему мачта? Ах да, ведь Гель, как все коротышки, завидует рослым мужчинам и терпеть не может высоких женщин, воспринимает их существование как личное оскорбление. Еще Гель грозился, что, если Ром не возьмется за ум, ему не поздоровится. Да что он может!