Тарквиний Гордый - Шаховская Людмила Дмитриевна. Страница 4

– Есть только одно средство, господин – спросить самого Инву.

– Спросить Инву, Сильвина!.. Ты одурел, Грецин!..

– Сильвин здешний во всем подобен тем Силенам, о которых я в греческих книгах читывал, господин: сказано там вот что: «Силен знает все прошедшее, настоящее и будущее, но человеку ни за какие жертвы не сказывает; он сдается только тому, кто его перехитрит. Царь Мидас налил в реку так много вина, что вся вода в ней стала пьяною; заплясали рыбы, закувыркались раки, стали прыгать ундины, наяды, напился с ними Силен да и заснул на берегу мертвецким сном, а царь Мидас подкрался и стал выпытывать, что ему было нужно; пьяный Силен впросонках все ему выболтал...»

– А Юпитер язык ему за болтовню не вырвал? – перебил рассказ тонкий детский голосок 6-летней девочки.

Подняв голову, Турн увидел свою дочь, бывшую не совсем обыкновенным ребенком; умея лазить, как векша, Ютурна, убежавшая от тризны, обманув надзиравшую за ней Амальтею, залезла на дерево и качалась на толстой ветви над головой отца. Она все слышала, все поняла в его перешептыванья с управляющим.

– Надо слезть, госпожа, – сказал Грецин, подставляя ей свое плечо под ногу, как ступеньку.

Но Ютурна только еще шибче раскачала ветвь, болтая ногами в воздухе.

– Я знаю эту сказку про Силена, – говорила она, – знаю и про Лалару. Слышишь, отец, как лягушки-то расквакались по всему болоту к дождю?! Они и сложили этот миф... ла-ла-рр... ла-ла-рр... ла-ррунд... рр... лягушки рассказывали одна другой, а деревенские подслушали: «Жила-была наяда, которую звали, как меня, Ютурна. Нимфа Лалара не любила ее за то, что та была красивее; Юпитер любил Ютурну, а Лалару нет. Мать говорила: «Лалара, не болтай очень много, удерживай язык», а та не слушалась, пошла к Юноне и сказала: «Муж твой любит наяду Ютурну больше чем тебя». Юпитер разозлился на Лалару за болтовню, вырвал у нее язык, и сослал ее в адское болото, превратил в лягушку. Ее вел туда Меркурий, покровитель купцов и воров. Лалара ему понравилась. У нее в болоте родились два мальчика, Виалы – придорожные духи».

Тогдашняя римская девочка благородной семьи росла среди взрослых, которые не стеснялись в ее присутствии никакими разговорами, все называли попросту настоящим именем, и людей и деяния их. Девочка знала такие вещи, о каких в более культурную эпоху позднейших времен ей не могло быть известно лет до 15-ти.

Но это не портило их. Они жили на лоне природы вполне согласно с ее законами. Римские девочки были все обучены грамоте, а дочь патриция каждая знала греческий язык и этрусский; это считалось необходимым; она знала и мифологию, хоть и не вполне, и не твердо, забывала и перепутывала.

Дикая и эксцентричная Ютурна любила погибшего Арпина, потому что он походил на нее самое, поощрял ее эксцентричные выходки, учил ее лазанью по деревьям, стрельбе из лука, и другим таким занятиям, не входившим в число занятий, нужных римской девочке, но не запрещенных, как забава, по ее еще малому возрасту.

Ютурна сильно жалела Арпина, когда разнеслась молва о его гибели в горах. Ей все казалось, что он откуда-то вернется, и вот-вот, как бывало, высунется из кустов его курчавая голова с огромными глазами, и добродушною улыбкой на широком лице.

Ютурна знала о вражде своего отца и деда с фламином Руфом, начавшейся неизвестно в какие, никому не памятные времена, с пустяков спора о пограничных участках поместий, но от прикладывания всевозможных песчинок разросшейся с гору, уже грозящую рухнуть, на ее отца и задавить клеветой, так как фламину удалось поссорить его с Тарквинием и поселянами.

ГЛАВА IV

Фералия – Лемурия

Турн ничего не знал ни о составленном в Риме заговоре, ни о гибели царского родственника Туллия тотчас после его зятя.

Имея от царя бессрочный отпуск, он намеревался долго прожить в деревне, совершая обряды тризны в фамильном склепе и дома. Он не вникал ни в какие слухи, даже приказал, чтобы никто из домочадцев не говорил ему ничего про Тарквиния, не желая раздражаться еще хуже против этого беззаконника.

– Не докучайте!.. Не докучайте мне!.. – восклицал он с негодованием. – Я хотел бы забыть о самом существовании на свете этого ужасного царского зятя.

Его жена совещалась с общею любимицей семьи Амальтеей, где бы им найти в деревне старуху, умеющую правильно совершать обряды поминовения умерших, так как ее прежняя помощница в подобных делах, мать Амальтеи, недавно умерла.

Около них играла бусами и раковинами девочка, воображая себя лесною нимфой, вся обвешанная травой и цветами.

– Ну, что же Амальтея? Неужели никого больше нет? – спросила недоумевающая матрона Эмилия.

– Из таких, госпожа, я никого не знаю в нашем округе кроме дряхлой Стериллы. – Ответила дочь управляющего с поклоном.

Эмилия поморщилась.

– Это экономка на вилле фламина, который погубил и Арпина и Авфидия.

– Мама, пригласи Диркею! – вмешалась Ютурна. – Я люблю ее, она говорит хорошие сказки и так отлично, заунывно, протяжно поет; она стала бы петь «тристы» (погребальные гимны).

– Это дочь Стериллы, колдунья, злая, отвратительная.

– Я слышала, что она выше колдуньи. Она Сивилла.

– Я боюсь, что эти бабы порчи нам напустят. – Сказала Эмилия в раздумье.

Но на 8-ой день сетований она велела пригласить одну только мать, потому что не умела произносить всех формул совершения тризны. Амальтея и др. невольницы вовсе этого не знали.

Ютурна приставала к матери с просьбой пригласить Сивиллу, которой она уже давно не видала, но Эмилия не захотела.

– Не смей говорить про нее! – крикнула она наконец нетерпеливо.

– В таком случае, я стану играть в Сивиллу; я буду Сивиллой сама. Я стану завывать «тристы» в саду.

Эмилия ничего не ответила; ей было не до девочки, она следила за приготовлением фиалковой настойки для предстоящей церемонии, наз. фералия (поминки).

Вечером в дом пришла без особенных упрашиваний от соседей экономка, к которой наиболее подходил именно эпитет «дряхлой».

Казалось, что эту Стериллу малейшее дуновение свалит с ног, а худобою она казалась прозрачной, точно бестелесный дух мертвеца.

Помимо уменья совершать обряды, эта старуха одним видом своей внешности всякому казалась наиболее подходящей для такого дела.

Ненавидевший ее господина Турн ничего не говорил с нею; Эмилия тоже отнеслась горделиво, но все-таки сказала ей несколько приветственных слов.

Зная, что в этом доме ее опасаются, как соседской шпионки, Стерилла со своей стороны не стала докучать господам льстивой болтовнёю, уверенная, что и без того ей хорошо заплатят, если исполнит все нужное без упущений; честность и щедрость Турна Гердония были известны в околотке всем.

Эмилия уселась на пол, на постеленный для нее ковер; служанки поместились подле нее на полу таким образом, что составился полукруг у одного места стены, где прогрызена мышью норка, нарочно оставленная без уничтожения для таких случаев.

Стерилла села во главе полукруга и долго бормотала дикий сумбур заклинаний, а потом взяла тремя пальцами три зерна ладана и положила в мышиную норку [5].

Взяв кусок свинца, она его обмотала ниткой, бормоча новые наговоры, завязала узлом, разжевала семь штук черных бобов, намазала смолою рыбью голову, проколола медною длинною иглою, обжарила на огне маленького факела, залила этот факел вином, а оставшееся в кружке выпила, отчего стала пьяною, но это также была ее обязанность, входившая в пункты обрядов.

– Победили языки неприятелей!.. Победили уста вражьи!..

Громко возгласив заключительную формулу, Стерилла встала с пола и поклонилась, давая понять, что эта часть обрядов кончена.

Эмилия и служанки тоже встали.

Не принимавший участия в этом обряде, но бывший все время здесь, Турн дал денег, после чего старуха ушла домой, покачиваясь. Придурковатый брат Амальтеи, Ультим, проводил ее до соседской усадьбы.