Профессионалы - Шакилов Александр. Страница 68

У них взаимная симпатия.

Госпожа Хэйэкэ нервничает, когда мимо «фиата» грохочут траками полицейские «Те-Ке». Госпожа Хэйкэ переживает за Юрико и надеется, что доктору незаметны её волнения.

И Кицунэ-годзэн, и Джино одновременно замечают незамысловатое граффити, испачкавшее рифмованной текстовкой торец старинной девятиэтажки. Чуть ниже узора — бронзовая табличка «Памятник архитектуры. Охраняется законом».

Джино даже цитирует вслух:

Кицунэ-годзэн смеётся. А потом…

…страсть накатывает внезапно, мощно, перекрывая дыхание — госпожа Хэйэкэ только и успевает, что моргнуть линзами: проверяет — а не зло ли это? а не красного ли цвета её ощущения?

Магия?

Да, пожалуй. Но хорошая, тёплая. Добрая.

И любовь.

И нет сил сдерживаться. Очень своевременно темнеют стёкла «фиата». Госпожа Хэйкэ целует доктора Джино в губы. Доктор Джино — настоящий мачо, племенной жеребец, обладатель нефритового стебля и тысяч добродетелей. Госпожа Хэйэкэ ласкает героя-любовника, его мускулистое тело, его… — ага, те самые органы. Она!!..

Как в юности, как много лет назад, как миллион лет назад, как…

Сидения так легко падают, фиксируясь в горизонтальном положении. Ритм. Ритм. Ритм. Влажно там, где засуха, казалось, уничтожила последние родники сотню лет назад, миллион лет назад.

Стёкла светлеют. ДВС-авто останавливается. Указатель на доме: «Улица имени Акутагавы Рюноскэ, 147». Приехали. Гаснет курсор-указатель бортового компьютера.

— Поднимитесь? Со мной? — игриво спрашивает Кицунэ-годзэн. Ей хочется ритма. Ещё. И ещё. И ещё, и опять ещё! — Подниметесь?

— А как же! Конечно! — чешет стетоскопы доктор Джино. Сексуально чешет. Очень-очень сексуально.

Они — вместе, за руку, обнявшись. Скоростной лифт швыряет престарелую парочку на сорок восьмой этаж. Есть! Стоп машина! Квартира 302/48. Код замка «Лисичка5478пробел47профи».

— Прошу!

— Спасибо! — Джино смешно развязывает шнурки пальцами-ланцетами. Очень смешно развязывает, очень-очень. Госпоже Хэйкэ хочется помочь доктору развязать шнурки и раздеться. Да-да, раздеться и…

Но! — прежде всего, дело, а уж потом…

Так-с, не забыть бы мобильный телефон Юрико — сиреневый такой, с полимер-титановым корпусом, он обычно валяется на тумбочке возле анабиозника внучки, во второй комнате от тясицу. И надо бы покормить Степашку. И взять кое-что необходимое. Очень-очень нужное — кто ж без пары-тройки автоматов навещает больную? И без десятка-другого гранат? Огнемёт тоже не помешает. И пяток автоматических гранатомётов АГР-107 «Месса»…

Госпожа Хэйкэ обозревает содержимое кладовки. А в кладовке у госпожи Хэйкэ есть на что посмотреть. Огнестрельные игрушки и пневматические, яды для стрел и арбалетные болты, пластиковые сарбаканы и финские ножи, несколько десятков не распечатанных упаковок с сюрикенами и длиннющий нодати в чехле-хикихада.

Госпожа Хэйкэ внимательно присматривается к подвешенному на бамбуковых распорках доспеху о-ёрой. Может, переодеться?

Вдова самурая снимает с ореховой подставки маслянисто-чёрный «мини-узи» — это для Юрико. «Ингрем» — для более опытной воительницы. Госпожа Хэйкэ открывает огромный металлический шкаф: на полках — ряды магазинов для сотен типов оружия. Надо основательно запастись патронами. Вот только Джино-проказник, прекрасный принц-кугё… — подкрался сзади, обнимает-целует. Вторая молодость?

Или третья?

А впрочем, какая разница?!

Тогда. Давно. Акира говорил, ругался и намекал: «Мама, он же биомех!!! Мама, очнись!! Биомех!!» Она спокойно смотрела в ультрамарин дорогих контактных линз сына, совсем недавно подключённых к Всеобщей Конъюнктиве. Смотрела — и улыбалась. А сейчас… — вот она, мама, напротив. Ей осталось четыре месяца — «до звонка».

— Привет. — Акира прижимает чёрный силикон трубки к горячему покрасневшему уху. Сигарету в губы: где спички?.. куда подевались любимые стеклянные спички? с фарфоровыми головками?..

По ту сторону бронегель-стекла госпожа Ода-Иванова, смешно наморщив лоб, поджатыми губами и взглядом намекает на пришпиленную к серой стене картонку «Не курить».

— Привет, мама.

— Здравствуй, сынок.

— Как ты? Здоровье нормально? — Акира укладывает табачно-каннабисную палочку в ядовитую прозелень гроб-пачки и хоронит потенциальный дым во внутреннем кармане пиджака: «если Джа хочет, то Джа хлопочет»… ага, не судьба, надо понимать. — Как ты? Как жизнь?

— Вполне. Не жалуюсь, не жалею. — Привычный ответ на привычный вопрос. Помолчала и добавила: — Ни о чём не жалею.

— Это хорошо.

— Да, неплохо.

Будда, ну почему с мамой всегда так тяжело разговаривать?! Она же выдавливает слова — цедит, отмерено, щепотку — экономит? Чтоб идиоту-муженьку больше досталось? — небось, за четыре года и потрепаться нормально не успели — в тиши уютной двухместной камеры: комфортабельные нары, ватерклозет-джакузи, великолепные завтраки и милый обслуживающий персонал. А роскошь, понимаете ли, отвлекает от главного — от теплоты человеческого общения: вот, к примеру, сервируют вам к обеду деликатесную баланду, и вы кушаете — неторопливо, обстоятельно, а когда я ем, я глух и нем — опаньки, и не поговоришь по душам, не обсудишь чувственную дрожь в пятой точке и положение на фронтах Венеры. За четыре года не всё, ага, друг дружке поведать успели, а слов ой как мало осталось — запас, простите, ограничен, надо беречь — так что ты, сынуля, в пролёте, скатертью логины…

— Мама, почему…

— Что почему?

— Да так… не обращай.

Акира всё понимает, и мама понимает, и чувствует его вымученное понимание, и… Ну, в общем, типичный замкнутый круг. Глупый такой и тупой, куда ни ткни — и причины нет, и следствие окончено, и суд состоялся. Два года лишения гражданства недочеловеку-муженьку припаяли — на предплечье личным номером выжгли: колония умеренного режима, Ново-Западный сектор Вавилона; хорошо хоть, не в крио-казематы Холодной Горы определили.